Давным-давно известно, что время и пространство — родственники. Время таится в пространстве: будущее расположено впереди, а прошлое — позади. Язык неустанно дает нам это понять. Именно впереди нас ждут сюрпризы; именно позади остаются преодоленные трудности. Но в случае Винсента Григорьевича, поскольку он уже длительное время находился в жизненном тупике, геометрия времени изменилась. Прошлое не уходило назад. Оно упало вниз, в туман. Оно как будто бы бросилось в каком-то отчаянии ему под ноги, пластаясь: вот я, жизнь твоя, — терзай! А будущее? А будущего не было! Впереди был только стол, упиравшийся в кафельную стену. Винсент Григорьевич с надеждой бросил взгляд вверх, но и вверху не нашел ничего даже отдаленно напоминавшего будущее. Лишь близкий потолок и лампа с веселым плафоном в красный горошек. В общем, если путь к будущему и существовал, то пролегал он только через прошлое.
Положив руки на стол и поосновательнее устроившись на табуретке, Винсент Григорьевич собрал остатки отваги и начал вглядываться в туманное содержимое колодца.
Слои переплетались между собой: белоснежная полоса мешалась с другой, чуть розоватой, их обвивал бледный мерцающий поток зеленого оттенка, далее плыло что-то вроде тучи — обычного цвета, скучной и серой. Все это жило и играло прыгучими бликами, и оставалось только решиться: смелее вниз!
Полосы были расположены хаотично. Никакой хронологии не наблюдалось. В первую ночь, исследуя один из ближайших туманных слоев, он увидел лопухи в бабушкином саду, не без удовольствия всматривался в их зеленую морщинистую кожу. Взяв в ладони огромный лист, он ощутил, каким тот был шершавым, даже царапающим, — таким, вероятно, был когда-то язык травоядного ящера диплодока. Собственно, лопух, понял Винсент Григорьевич, тем и странен, что, представляя собой несомненное растение-язык, при этом хранит безмолвие, как и все представители флоры. Растительный мир так и не смог сказать нам ничего с его помощью, не прошипел, не свистнул, не пролаял что-либо наподобие рядовой собаки. Флора только показала нам этот язык — и то вовсе не с целью обидеть, но лишь желая привлечь внимание к своим многочисленным и молчаливым легионам. Зачем? А зачем она существует на свете, вся растительность мира? Разве для нашего удобства? Может быть, госпожа Флора подчеркивала, что могла бы поговорить с нами, но не желает этого делать? Или, наоборот, желает, но не смеет?
Лопухи лениво лизнули Весины ноги, пока тот пробирался к американской смородине (довольно странное название для давней обитательницы приволжских деревень). Заманчивое это растение вскинуло свои ветви значительно выше остальных: красной, белой и черной смородин, но зато выставило кругом лакированные шипы такой остроты, что они пронзали детский палец чуть ли не насквозь, особенно если слишком поторопишься. Знакомые кусты у забора были усеяны крупными, как вишни, ягодами, и обрадованный Веся сорвал было одну, но вдруг опомнился.
