Через пятнадцать минут задребезжал дверной звонок, и они вдвоем, объединяемые пистолетом, пошли открывать.
А еще через минуту Валентина Гавриловна рыдала на плече у доктора, который обнимал ее и говорил, поглядывая на пистолет, брезгливо ухваченный им за ствол через салфетку:
— Нет, вы посмотрите только на этого отчаянного горемыку! Неужели он способен на такую изощренность, которую вы ему приписываете? Это же ягненок! Невинная жертва, продукт эпохи тоталитаризма! Я бы ему капусты засолить не доверил, — порежется! — не то что человека спланированно убить! А вы по этому агнцу стрелять вздумали! Из такого великолепного оружия! Боевыми патронами! Не случайно вы сыночку в рамочке веревочку отстрелили, стену ощербатили... Понимать это надо так: стреляя в Винсента, вы, в сущности, целили в Валерика! И тут тоже кроется доказательство невиновности Винсента. Что же касается забытого убийства, то это совершенно иная история! И, по некоторым данным, она произошла немного раньше, чем смерть вашего сына, исключительно достойного человека... В общем, не убили, и поздравляю! Всю жизнь бы мучились да еще на том свете получили бы страшнейший нагоняй от сыночка! Не плачьте, дорогая, не плачьте! Я вам элениум пропишу...
Винсент Григорьевич тем временем меланхолически резал тортик, который оказался с вишневым джемом. Затем они неторопливо, буднично и уютно пили чай с трех сторон старого темного стола, и Винсенту Григорьевичу чудилось, что прямо напротив него — с четвертой стороны — сидит и слегка усмехается Валера.
Они поехали с доктором на его желтых «Жигулях», немолодой, слегка помятой, но тщательно расправленной девятке. Повсюду угадывалась любовь янтарных глаз к желтому цвету — к широкой его гамме: от лимонных чехлов на сиденьях до почти мандаринового тигра с черными полосками, который висел в роли талисмана под зеркальцем заднего вида. Доктор продолжал расспрашивать Винсента Григорьевича о деталях его мемуарной работы. Иногда он перебивал, и причем довольно резко:
— Не я ли говорил вам, чтобы вы переключились на поиски какой-нибудь более правдоподобной жертвы, голубчик мой? Господи, а если бы она вас уложила? Оружие-то какое добротное! А мне каково? Полечил больного, называется! Избавил от недуга. Навеки!
Другой раз он просто крикнул:
— Стоп!
И нажал на тормоз. Машина была грубо остановлена и прижата к тротуару. Винсент Григорьевич недоуменно взглянул на него.
— «Стоп» относится к вам, а не ко мне, — пояснил доктор. — Пожалуйста, повторите еще раз: вы давали или не давали согласия на переход в лабораторию?
