Вот он, древний Кремль, сердце Москвы! На башнях светились рубиновые звезды.
Через высокие решетчатые ворота вошел в Александровский сад. Жаркое пламя трепетало над могилой Неизвестного солдата, отражалось в красном полированном граните… «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен»… Венки, гирлянды, цветы, много цветов. Он почувствовал запах хвои и увядающих хризантем. Глухо шелестели в темноте кроны могучих лип, будто крылья бессмертной славы шумели, успокаивали одинокого безымянного солдата…
Мимо темной громады Исторического музея медленно пошел на Красную площадь. Длинными рядами тянутся пустые гостевые трибуны. За ними на высокой кремлевской стене черные доски с золотыми буквами. Пантеон славнейших из славных, храбрейших из храбрых, неумирающая память народа о своих героях…
У входа в Мавзолей неподвижные фигуры часовых. Сверкает зеркальная сталь их штыков. На граните простое и такое великое имя человека, повернувшего землю к солнцу, к свету… «Самый человечный человек…»
Бронзовый Кузьма Минин, подняв руку, призывает князя Пожарского повести русские полки против польско-литовских завоевателей.
Потрясенный, долго стоял Федор у собора Василия Блаженного. Многоглавой каменной песней возвышалось великое творение гениальных русских зодчих Бармы и Посника Яковлева.
Он прикоснулся рукой к холодным перилам, за четыре столетия стертых до блеска руками многих тысяч людей. Задумавшись, Федор вздрогнул от внезапно послышавшегося за спиной шуршанья: порыв ветра гнал по брусчатке сухие листья, а ему почудилось, что это сквозь столетия донесся шум шагов далеких предков, проходивших когда-то по Красной площади. Оглянулся, ища глазами на слабо освещенной мостовой этих людей, и его охватило вдруг чувство кровной близости, своей причастности к тем, кто воздвиг эти величественные памятники. И у него дух захватило от невероятно дерзкой мысли: может быть, и ему удастся построить какое-нибудь грандиозное сооружение, которое простоит века и будет поражать воображение потомков своим совершенством?..
Раздались мерные гулкие удары колоколов на Спасской башне, и протяжные медные голоса поплыли над Красной площадью. Он вспомнил вдруг, с каким волнением, прижавшись к наушникам радиоприемника, мальчишкой впервые слушал в Улянтахе донесшийся из немыслимой дали сквозь треск атмосферных помех и вой метели перезвон главных часов страны, смех и голоса людей, находившихся в этот момент на Красной площади, и неожиданно для себя крикнул, повернувшись к башне:
