— Демьян Власьевич, в чём смысл вашей жизни? — разомлев от ста граммов, спрашивала Анна Гермогеновна.
— Смысл моей жизни — в выполнении указов полковника Смолова и майора Перова. Я вклюцён в систему перековки и перестановки.
— В чём смысл этой системы, Калибанов?
— А не моего ума дело!
— Как это?
— Меня буржуи наукам в детстве не уцили. В пять лет в шахту спускали, я там вагонетку возил.
— Демьян Власьевич, зачем вы врёте? Вы из зажиточной семьи, у вас был любящий отец, добрые родственники.
— Полковник Смолов мне отец родной.
— А выглядите как ровесники, будто в одно время родились.
— Времени нет.
— Кого вы любите, Калибанов?
— Люблю Родину.
— Из людей кого любите?
— Родину люблю. Целовека — нет.
— Как можно любить Родину и не любить человека? Ведь Родина — это люди.
— Мало порядоцных. Некого любить.
— Калибанов, мне кажется, что в глубине души вы незлой человек.
— Души нет. Есть партийное сознание.
— Как вы думаете, что нас ждёт после войны?
— Меня ждёт жизнь вецная здесь, на земле, поскольку я незаменимый кадр.
— А меня?
— Вас отправят в избушецку на горке, будете ребяток нянцить, цаёк пить. За заслуги перед Отецеством.
— Каких ребяток?
— Невинно убиенных, андельцев. В андельском приюте трудовую книжецку оформят.
— Спасибо на добром слове. Демьян Власьевич, расскажите, как вам удалось в одиночку выбить немцев из Замошки?
Калибанов по скромности своей уткнулся в газету. Страшную историю, имевшую место быть на оккупированной территории Полавского сельсовета, в общих чертах поведал отряду Алёшка.
Отступая под ударами Красной армии, немцы жгли деревеньки и убивали всех, кто под руку попадётся. На берегу замёрзшей Полы попались под руку четыреста калек и стариков, доживавших свой век в усадьбе купца Савина с большими печами и скрипучими лестницами. Фашисты подожгли усадьбу и стреляли в тех, кто пытался выползти из пламени. В гул огня, треск пулемётов и «Herr Jesus Christus erbarme dich meiner»[7] семидесятилетней немки Савиных со сломанной шейкой бедра странным образом вплетались мелодичные звуки: вокруг пылающей усадьбы ходил полуголый жирный фриц с толстым подбородком, он играл на арфе. На его почти женской груди болтались амулеты. Он представлял себя древним германцем, жрецом, приносящим в священной роще жертву великим богам. Повёрнутый на мифологии зондерфюрер фронтовой пропагандистской службы стихотворец Альфред Виллих оплывал потом, перебирал струны и голосил, восхваляя Водана, Бальдра, Фрейю и гений Гитлера.
