Бессмертный тип, подобию типам Шекспира. Заметьте главное! Он умер, не пережив свою идею!
ОДНА ИЗ БАРЫШЕНЬ
Мне кажется, Дон-Кихот любил красные розы. Не правда ли, барон?
ВИЛЬГЕЛЬМ
Улыбаясь далеко и безмятежно.
Пожалуй…
ВЕСЕЛЕНЬКАЯ БАРЫШНЯ
Почему-то его здесь зовут Гильом! Это ведь французское имя! Причем же тут Франция!
АНДРОСОВ
Вильгельм, Вильгельм – довольно долговязая история – Виллендряс. А правда ли, что в петербургском корпусе товарищи дразнили Вас уменьшительным «Виля»?
ВИЛЬГЕЛЬМ
Добродушно смутившись.
Да.
АНДРОСОВ
Да – Виля… А знаете, господа, ей Богу не анекдот, что у нашего милейшего Гильома-Виленьки отец настоящий немецкий кабан, когда нарежется пьян, то ставит его на колени перед доспехами предков и стегает арапником. Это не анекдот, ей Богу! Правда, барон Гильом?
ВИЛЬГЕЛЬМ
Внезапно вспыхнув, с укором, тихо.
Да, правда.
Возникает неловкий шум между дамами.
ХОЗЯИН
В негодовании – неопределенный звук.
АНДРОСОВ
Смеясь.
Никак не может ому простить высокоидейный отказ от военной службы! Серьезно но анекдот! (К Вильгельму). Ведь я верно рассказал – арапником?
ВИЛЬГЕЛЬМ
Борется минуту с самим собою, потом тихо, но очень внятно.
Арапником.
Очень неловкая пауза. Тамара и Дина умышленно гремят ложечками и чайной посудой.
ТАМАРА
Со страстным негодованием правды, почти плача.
Это прекрасно, барон Гильом. Это прекрасно, что Вы отказались от военной службы!
ВИЛЬГЕЛЬМ
И потом я не могу видеть крови и раненых.
ТАМАРА
С досадой и укором. Гильом!
ОРЛОВ
Когда меня единственный раз ударили, я того человека чуть не зарубил шашкой!
АНДРОСОВ
Да, и представьте, заметьте – самое занимательное в истории. Барон живет годы у своего отца – и но уйдет, и необыкновенно послушный мальчик.
ДИНА
Это уж как бы мученичество?
ВИЛЬГЕЛЬМ
Стал вдруг очень похож на сконфуженного немецкого юношу. Внезапно с осенней ясностью – смущенно и свято.
И там был кролик – я из за кролика – я боялся, что он потеряется и что ему будет худо в моих скитаньях. Я не мог уйти, пока он был жив.
Всеобщее некоторое замешательство.
ВИЛЬГЕЛЬМ
Я думал, все надо сносить, раз дано.
Нежно вспыхивает и закрывает на мгновение длинными пальцами своих больших, но слабых рук, лицо.
ТАМАРА
Зачем же сносить, когда бессмысленно!
ВИЛЬГЕЛЬМ
Тихо и покорно.
Может быть, я ошибался.
АНДРОСОВ
Тамаре.
Ах, не удивляйтесь и не негодуйте. Это высшая доброта и смирение, а мученичество – та же самая…
ВИЛЬГЕЛЬМ
Вскакивает, сжимая кулаки.
Вы скверный! Как Вы смеете так раздеваться при всех и раздевать других!
