И я увидел, увидел копыта
И узкие щели татарских глаз.
И в этих щелях полураскрытых
Увидел небо в последний раз.
(Ивнев.)
Ты гость Москвы.
И как бы она не ласкала тебя, Арбат для тебя будет всегда палубой большого парохода,
Разве арба проскрипит по Арбату,
Разве душу порадует ржаньем табун,
В аул бы родимый, к вершинам горбатым…
О, мысль на чужбине – крылатый скакун.
(Кусиков).
который готов отчалить в любую минуту, чтобы через пески и поля России бросить тебя в ущелье кавказских гор, где
Свист в два пальца и всхлип совы
(Кусиков).
будет родней ласкать твой слух, чем свист, разоренной красными флажками имажинизма, бычачьей аудитории Политехнического музея.
«Вздыбленная Русь» тебе не чужда.
Чувствуя трепет молодой и таинственной России ты радостно вопишь:
Есть у меня и родина Кубань,
Есть и отчизна – вздыбленная Русь,
Ведь ты сознался:
Кубань и Волга – Енисей и Терек
В меня впадают, как один приток.
Четыре концевых реки «вздыбленной Руси» ты уже приемлешь за одну реку, за один приток, за – единое завтра.
В то время, как «Великая Российская Империя», по выражению Мариенгофа, что жадными губами сосала Европу и Азию, как два белых покорных вымени насильственно объединила чуждые ей народы, новая освобожденная от тяжелой бронзы Империи, молодая, таинственная и полная революционных брызг Россия, протягивает руки, на которых еще видны следы брестского распятия, освобожденным и свободным народам.
Вот почему ты любишь Россию и эта любовь, конечно, не менее ценна, чем есенинская.
Здесь в Москве ты спрашиваешь в одной из своих поэм:
Разве мог я про все забыть,
Что так нежно растило меня?
И ты великолепно и твердо знаешь, что «все» забыть нельзя.
Вот поэтому-то тебя так тянет от «отчизны» к «родине» от Москвы к Кавказу, от культуры к живому, к жизни, к примитиву.
Ты знаешь, что «арканом не унять» твоего коня. Рано или поздно он сорвется со своего места, выбежит из «Стойла Пегаса», и взрывая арбатскую мостовую, раздробив звонким копытом «камергерскую лавочку» через головы людей и книг …… умчит тебя к угрюмым скалам твоей полной романтизма и причуд родине, а может быть, круто повернув, умчит тебя в твое космическое, вселенское, «НИКУДА».
Я поднимаю револьвер.
Нажимаю курок.
Грянул выстрел.
Но ты уже далеко.
Знай же, всадник, тебя спас твой верный Аль-Баррак.
