Ты про Россию:
И Русь все также будет жить!
Плясать и плакать у забора.
Я мечтал о ласке зари, говоря все в той же книге:
Шалью своею кутая,
Заря поцелует меня.
Ты как более, молодой и более шаловливый мечтаешь:
С разбега по ровному полю
Заре на закорки вскочить.
И я, и ты готовы срифмовать два слова: «Заря» «Россия», потому что в нашей России мы видим зарю, а в заре Россию.
В тебе не только
Плывет кораблем золотая Рязань.
(Ивнев.)
но и
Татарская кровь, татарский всадник.
(Ивнев.)
Вот почему я люблю тебя и ненавижу в одно и то же время.
Мы оба знаем одну тайну и эта тайна нас связывает крепче дружбы и любви. Мы оба знаем, что
То место не смоет дождь,
Где плясал разорённый татарский вождь.
(Ивнев.)
и мы оба знаем, что
Свистят по всей стране как осень
Шарлатан, убийца и злодей,
Оттого, что режет серп колосья,
Как под горло режут лебедей.
(Есенин).
Я опускаю оружие.
Выстрел отзвучал.
Дым рассеялся.
А ты стоишь передо мной крепкий, улыбающийся, кудрявый, как будущая Россия, загадочная Р.С.Ф.С.Р., полная огня и фосфора.
Выстрел второй – в Кусикова
Есть у меня и родина Кубань,
Есть и отчизна вздыбленная Русь.
Александр Кусиков.
Под большим шатром
Голубых небес
Вижу – даль степей
Зеленеется
И на гранях их
Выше темных туч,
Цепи гор стоят
Великанами.
Никитин.
Моя родина – степи кубанские
И закубанский нагор.
Александр Кусиков
Я пред Тобой смиренно спущу ресницы.
Чтоб замолить моих страданий раны.
Александр Кусиков.
Я одинок, я ничего не знаю.
Александр Кусиков.
На груди моей крест,
На бедре моем меч,
Буду плакать и сечь
Облаков белый лес.
Александр Кусиков.
Мы живем в переходную эпоху. И эта эпоха сказывается во всем: в государственности, в литературе, в жизни.
Мне кажется, что ты являешься самым ярким и типичным представителем нашей переходной эпохи: еще не отзвучал старый мир и в то же время нарождается новый.
Старое здание разрушено и на его развалинах закладывается фундамент новой жизни. Камни и осколки мира умирающего смешиваются с кирпичами мира нарождающегося.
Подобно миру социальному перестраивается мир моральный. На развалинах старой морали созидается новая.
Все, что вчера было «преступным», сегодня является морально приемлемым, и наоборот.
Литература разрушена. Нет никаких традиций.
То, от чего прежде с негодованием отвернулись бы поэты, теперь принимается ими и оправдывается. Литературы в прежнем смысле этого слова нет. Царствует какая-то распущенность, разгильдяйство.
Поэты вышли из своих кабинетов на улицу, на площадь, на эстраду.
