По металлическому трапу вдруг застучали быстрые шаги. Федор понял: мастер цеха захотел проверить лично, что там произошло на раздаче. Кажется, Смирнов попался, потому что он не успевает спрятать флягу ни при каком раскладе.
Мастер — толстый краснолицый усач — взбежал по лестнице к чану. Федор, не слишком-то соображая, что делает, поднес флягу к губам и сделал большой глоток. Жидкость внутри была солоноватая с горчинкой, немного пахла химией и чем-то напоминающим перекисшее тесто. Неприятное питье, но Смирнов даже не поморщился.
— Что тут? — спросил мастер.
— Да шланги перепутались. Я уже все починил, — ответил Смирнов, опуская крышку чана. Повернул запоры и нажал кнопку. Примерно минуту чан просто гудел — масса перемешивалась. Потом ровные бело-желтоватые потоки хлынули на лотки фасовочной линии.
— Ну поглядывай тут, чтобы все нормально, — одобрительно кивнул мастер, хлопнул Федора по плечу и шумно потопал куда-то в цех.
Смирнов, двигаясь ровно и спокойно, как машина, положил флягу в карман и застегнул липучку. Странное дело: он только что убил себя, но почему-то не испытывал по этому поводу ровным счетом никаких эмоций. Такое чувство, что это было совершенно закономерно и правильно. А может быть, все именно так и было. В конце концов, месть — такая вещь, которая сама по себе может стать смыслом жизни, а после того, как человек свершит возмездие, иногда и жить не надо.
Месть Федора Смирнова свершилась. Он заплатил неблагодарной стране тем, что она заслужила, он сделал так, что она лишится изрядного куска своего будущего, воплощенного в тех детях, которые в ближайшие дни съедят глазированные сырки, выпущенные линией, на которой работал Смирнов.
Возможно, Смирнов еще мог бы задуматься над своим поступком, если бы не выпил той же жидкости, которую вылил в творожную массу. Получалось, что его ждет смерть в те же сроки, как и детей. Выходило, что Федор совершил возмездие и над собой. И он думал, что это вполне справедливо…
Работа шла своим чередом. Смирнов отрешенным взглядом смотрел вдаль и шептал что-то. Возможно, это была молитва. А может, и нет — он сам не смог бы дать нормального ответа, если бы кто-то спросил.
Смирнов решительно ни о чем не жалел. И наверное, это было самым страшным в том, что произошло.
