Одно удовольствие – надписи заключенных на полях страницы, вроде: «Вот, сволочи, – какую дрянь дают».
Или: «Книги наши – для параши»,
Научился – по подброшенным запискам на прогулках – перестукиваться и говорить на пальцах с уголовными.
Выдали, наконец, тетрадь, пронумерованную, с сургучной печатью.
Стал писать стихи и заниматься по-французски, так как с собой захватил французскую начальную книгу.
Разрешили писать письма на волю, и я стал получать ответы, в которых половина тщательно вычеркивалась.
Медленно ползли недели и месяцы.
У меня выросла большая рыжая борода.
По субботам в бане всегда находил записки, где сообщалось, что в России – свирепый террор, тюрьмы переполнены, всюду действуют кровавые карательные экспедиции.
Со скрежетом думал: а мы-то «бескровные дураки» церемонились, няньчились, собирались для резолюций, пели марсельезу и ни одного жандарма, даже станового пристава в тюрьму не посадили.
Ни единой баррикады не устроили.
Словом, ничего революционного не сделали, а ведь власть, действительно, была в наших руках.
Ну, какие же мы борцы за свободу!
Разве это так делается?
Куда мы к чорту годимся после этого?
Здесь, в тюремном одиночестве, со всей очевидностью проносились в голове отдельные этапы первой борьбы за свободу, и всюду я видел одно – полнейшую неподготовленность, отсутствие руководства, грубые тактические ошибки и совершенно детскую наивность всех, кто стал у руля корабля революции.
О себе уж молчу, ибо был только матросом и ждал приказаний из Перми.
А если и попал в «президенты Урала» – тем хуже для революции: ну, что я – стихийный юноша – мог сделать, когда весь был устремлен к настоящим «командирам» революционного шторма, а они медлили и путались в своей нерешительности.
И оказалось, что марсельеза без баррикад ровно ничего не стоит. Тут и сорвалось.
Долгие тюремные месяцы с нестерпимой досадой и грустью я раздумывал об этом «сорвалось», но разобраться не мог.
Между тем все одиночки переполнились.
Мне подбросили записку, что начался расстрел отдельных политических в тюрьмах.
Тогда пережил неприятный момент.
Знал, что перед казнью приходит поп и предлагает исповедаться смертнику.
Однажды перед сном тихо открылась дверь – ко мне вошел с крестом и евангелием тюремный поп:
– Вы – христианин?
От неожиданности похолодело сердце, но я быстро оправился и гордо заявил:
– Мне ничего этого не надо.
В эту минуту явился начальник тюрьмы, шепнул попу:
– Не сюда, батюшка. ошибка…
