– Спасите, спасите.
От боли и страха вскочишь чуть свет, облегченно улыбнешься тревожному сну и сразу опять глаза в окно.
Очарованье!
Кама – в полной утренней затуманенной спокойствии и, как лебедь на озере, красуется перед окнами белый, гордый пароход, стоящий на якоре, а у пристани – пять большущих барж.
И кругом тишина нежная, ровно это – виденье. Даже слышно, как за Камой птички свистят, как рыба всплескивается на заре, а в тумане чернеются рыбачьи лодки.
Смотрю в одно место, знаю: там, у закамского берега, с лодки удит знаменитый рыбак Шатров – всеобщий любимец, ибо всем на изумленье Шатров выуживает крупную рыбу; язей, лещей, подустов, окуней.
Да он и сам слюнявыми губами походит на выуженною подуста.
Золотым апельсином солнце выкатилось над лесом.
И в этот час – точно в шесть утра – басисто протяжно заревели гудки мотовилихинскою пушечного завода, к ним разом присоединились чугунно-литейные и судостроительные заводы Каменских, Любимова, фабрика Алафузова и всякие иные.
Пестрая музыка призывных будящих гудков долго, настойчиво разливалась по проснувшейся Каме.
И вдруг развороченный муравейником зашевелилась наша буксирная пристань.
Проскрипели Громадные железные двери пяти каменных лабазов.
Словно ветром, срывались брезенты с длинных рядов ящиков и бочек, лежащих под небом открытый.
С фырканьем, с ржаньем потянулась бесконечная вереница ломовых лошадей с телегами к этим рядам, чтобы увезти клади в город.
Грузчики, в широких штанах, в лаптях, в длинных рубахах с расстегнутыми воротами, возили на тачках товар с барж в лабазы, или носили на спине, на «подушках».
Пристанские мостки стонали под тяжестью груза.
Изо дня в день, из ночи в ночь, как из года в год, буксирная любимовская пристань жила своей грузовой, товарной жизнью, а иной жизни не видел, не знал я.
Приходили пароходы с баржами и уходили.
Прибегали пароходы пассажирские выгружаться или нагружаться, и убегали.
Грузчики-крючники кишели с тачками, ломовые матершинно ухали на лошадей со стопудовыми возами, суетились матросы, приказчики-матерьяльные, толпился народ около конторы, пригоняли арестантов на; работу.
Здесь, на пристани, болтаясь целые дни, учился я стремительно познавать жизнь и труд людского муравейника.
До жгучей страстности полюбил эту гущу пристанских впечатлений и мне попеременно хотелось быть: то крючником, то матросом, то водоливом, то капитаном.
Только – не арестантом.
Ибо Кама дышала широкой вольностью и звала, сердешная, в дороги дальные, в края неведомые.
