Но меня, кажется, любили за веселый нрав и держали, кажется, ради веселья, ибо ничем иным и никому не был полезен на службе.
Одно благо: острил иной раз так удачно, что кругом только бороды тряслись от хохота.
Всем заявил:
– Ежели мне дадут еще одно повышение – я брошусь со слудской колокольни и прямо на голову начальнику дороги.
В эту студеную зиму я совершенно бешено увлекся драматическим театром В. И. Никулина.
Театр стоил этого: артистический состав труппы был необычайно высок, и вся Пермь неистовствовала от восхищенья.
Театр лишил меня спокойствия и сна.
Театр со всем многочисленным ансамблем влез в мою впечатлительную грудь и там давал сплошные сумбурные представленья.
Театр стал мной, а я – театром.
Не отдавая отчета в своих действиях, я однажды тайно явился за кулисы к режиссеру и предложил свои услуги бесплатно в качестве последнего актера.
Мудрый режиссер Рудин, заложив руки в брюки, ответил резонно:
– Ну что ж – раз бесплатно – пожалуйста!
– Мерси. Когда?
– Приходите к началу завтра. Для первого выхода вы сыграете роль извозчика.
– Роль выигрышная?
– Да. Невыигрышные роли играют только плохие актеры, ххе-хе.
– Постараюсь понравиться.
На завтра состоялся дебют.
Меня одели толстым извозчиком, загримировали, наклеили рыжую бороду, усы, брови и отослали кверху, на колосники, в мастерскую декоратора, пока не позовут на выход.
Я терпеливо ждал часа два-три, страшно вспотел, устал, и вдруг кругом стали тушить электричество – я бросился в темноте вниз, путаясь в длинном извозчичьем одеяньи.
Какой то встречный театральный рабочий меня испугался:
– Фу, чорт! Ты что тут делаешь?
Объяснились.
Оказалось: спектакль кончился, а про меня забыли.
Парикмахер по дороге, уходя домой, с остервененьем сорвал с меня усы-бороду так, что неделю из глаз сыпались искры, как ночью из паровозной трубы.
Но я не унывал, ибо это было искусство и значит надо уметь страдать до конца.
Об этих мученьях читал и слышал.
Готовился и дальше к сладостным истязаньям во славу искусства, – это ведь не служба на железной дороге.
Другие выходы вышли удачнее, а раз даже отличился: в роли рабочего я сыграл на гармошке так, что публика зашлепала в ладоши, режиссер пожал руку:
– Браво! Вы таки зачерпнули успех.
Решил серьезно отдаться театру.
К изумлению сослуживцев отказался от службы, так как не мог связать искусство с железной дорогой.
По случаю увольнения мне не поднесли адреса «за усердие по службе», но товарищи искренне сожалели:
