– Дрянь, тихоня! Пошел вон, пока я тебе по шее не накостылял!
Затем добавил:
– Вы понимаете, что мы не можем быть с вами знакомы, потому что мы – соперники?
И бросил в соперника подушкой. Подушка пролетела мимо, а Гриша стоял, нс уходя.
– Ну что стоишь? Сказано: пошел вон!
– Стяк, Стяк! – вдруг взмолился Гриша.
– Чего еще?
– Не говори никому, что я… ну, что ты знаешь.
Но Стяк ничего не ответил, только еще раз указал рукою на отверстие, через которое попадали в его жилище.
VIII.
Иногда из оврага устраивали пикник к «ручью». Хотя местность там ничем не отличалась от ближайших окрестностей и отстояла от дач всего на полторы версты, но было интересно уже накануне заготовлять провизию и заказывать линейки. Обыкновенно поставка провизии распределялась по семьям: одно семейство доставляло чай, сахар и сласти, другое пекло пироги и лепешки, третье привозило мясные продукты. Мужчины иногда захватывали с собою водку и коньяк и почти всегда жалели, что у ручья нельзя играть в карты. Один раз попробовали, но на каждую взятку нужно было накладывать камешек или ставить перечницу, чтобы карты не раздувал ветер, нечем было записывать, и старому Олиле в ухо залез жук. Тогда отказались от карточной игры на воздухе и просто, истребивши все запасы, изнывали, торопили домой жен и детей. Иногда же совсем не ездили, тогда это называлось «дамский пикник». По праздникам в пикниках принимал участие священник Успенский. Он умел петь романсы, и поездки с ним назывались «ездить с батюшкиной гитарой», как будто ездила одна гитара. Матушка никогда не участвовала, потому что или была беременна, или кормила. Дамы ею пренебрегали и называли «святая женщина». Впрочем, когда бывали комнатные вечера, они и с батюшкой стеснялись танцевать вальс. А он был ужасный танцор и любил напевать вальс из «Веселой вдовы», но у него всегда выходило в роде «Господи воззвах». Конечно, это лучше, чем если бы «Господи воззвах» у него выходило в роде «Веселой вдовы». Насчет распределения провизии соблюдалась очередь, так что не случалось, чтобы одно и то же семейство два раза подряд доставляло, скажем, лепешки. Вместо ковров обыкновенно Кравченки привозили огромное старое одеяло, и Гриша сначала любил рассказывать происхождение каждого пятна на этом одеяле; потом его отучили. Хотя одеяло и было старое, но г-жа Кравченко всегда следила, чтобы на него нс сажали Клаши, и уверяла, что та любит сидеть на пенечках, и что это полезно, потому что кровь отливает к ногам, а что Клаша вообще склонна к головным болям. Потом рассказывала, что у неё была знакомая: вот так же голова всё болела, – и сделалась идиоткой, а лицом была вылитая Клаша. Г-жа Олила беспокойно оглядывалась на свою дочку и в свою очередь передавала, что одна дама всюду лечилась от нервов, покуда не долечилась до одной знаменитости, который ей сказал, что нервы у неё в совершенном порядке, а просто она злая и неуживчивая дура. Конечно, доктор сказал это по-немецки, так что вышло не так грубо, как по-русски, но смысл был тот же. Дама очень обиделась и, будучи высокой особой, стала доктору портить, говоря, что он – вовсе не знаменитость, а неотесанный мужик, но доктору это не повредило, и публика стала ходить к нему еще больше, так как она любит, чтобы с нею обращались серьезно. Все великие люди были со странностями, а доктор был женат на племяннице иностранного министра, но вскоре помер, так как ему было восемьдесят лет, и у него была ходячая почка, которая к этому возрасту вступает в область мозга и делает там отложение.
