Стоит ли говорить о том, как роман был воспринят критикой? Рецензенты, за исключением, пожалуй, одного (И. Сергиевского в «Новом мире»), накинулись на роман с обвинениями в «гробокопательстве» и безнравственности, асоциальности и кастовости, а пуще всего – в отрыве от современности. Все эти ярлыки преследовали писателя и позже, когда с небольшими промежутками вышли в свет «Труды и дни Свистонова» – роман о писателе, который пишет роман о писателе, который пишет роман о писателе… – и «Бамбочада» – может быть, вершина всего, написанного Вагиновым, прекрасная, насмешливая и трогательная история легкомысленного юноши, обреченного на прощание с жизнью.
В эти годы (1929–1931) поэзия, кажется, отходит для Вагинова на второй план, главенствует проза. Ей он отдает все свое время, все силы – а они катастрофически тают: открылся туберкулез (так что тема «Бамбочады» – не плод досужего вымысла). В 1931 г., однако, вышел еще один сборник его стихов, наиболее полный из прижизненных, получивший название «Опыты соединения слов посредством ритма», вышел в том же Издательстве писателей в Ленинграде, что и два последних романа. Там Вагинова любили и, по свидетельству Александры Ивановны, при участии самого автора составили предисловие к сборнику, призванное как-то оградить его от нападок критики. Тем не менее наивно было предполагать, что подобное предисловие может послужить щитом, отражающим критические стрелы. К 1931 году критика обзавелась уже тяжелой артиллерией, с помощью которой ничего не стоило разнести в клочья и щит, и того, кого он загораживал. Вскоре после выхода книги тяжелую артиллерию выкатил ленинградский критик С. Малахов, избравший «Опыты» и их автора основной мишенью своего доклада «Лирика как орудие классовой борьбы», прочитанного на одной из «творческих дискуссий». (Основные положения этого доклада, а также ответ Вагинова, помещенный в отчете о ходе «творческой дискуссии», можно прочитать в Приложении.) Добавить к этому стоит лишь одну деталь: в письме от 20 января 1989 г., отвечая на вопрос автора этих строк о подробностях того заседания, один из старейших ленинградских литераторов А. Г. Островский писал: «С С. Малаховым я познакомился через добрых 15 лет – по его возвращении из ссылки. <…> Но он уже ничего не помнил… кроме массы стихов, которые сохранила его память». Каратель от литературы, тайно влюбленный в творчество своих жертв, – какой характерный тип эпохи!
