Она поманила графа жестом руки, и тот упал перед вдовствующей императрицей, распростерся на полу, и слезы закапали на роскошные плиты мрамора.
— Я приняла вас, сударь вы мой, — медленно заговорила Мария Федоровна, — потому что мне нестерпимо видеть ваши страдания.
— Заступница, милостивая государыня, — прорыдал Кошин. — Я один, некому заступиться за меня. Помилуйте, заступитесь за дочь мою, век буду Господа за вас молить…
— Встаньте, граф, — мягко продолжила Мария Федоровна. — Вы же видите, я тоже в горе. Мой сын скончался, и я надеюсь, вы поймете всю глубину моего горя.
— Простите, государыня, — встал с колен Павел Михайлович. — Вся Россия и по сей день плачет по ушедшему государю…
Не иначе, как императрица вздрогнула как-то слишком резко? А что он такого сказал неверного, что ушел государь, отошел…
— И моего второго сына хотели убить, и в числе заговорщиков был жених вашей дочери.
— Помилуйте, ваше величество, да у Бориса и в мыслях никогда не было цареубийства…
— С чего вы решили, граф, что был он с вами искренен? — ласково прервала его вдовствующая императрица. — Но вы поймете мои чувства, вы, отец, поймете чувства матери. Наш император великодушен и добр, он дал вашему предполагаемому зятю всего лишь двадцать лет каторги. Поищите иного жениха для дочери, граф.
Она махнула рукой, и Павел Михайлович Кошин понял, что аудиенция окончена. Еще раз склонившись до земли, он вышел, и слезы затопили его глаза.
Семь недель пришлось прождать графу Кошину, когда вновь объявится Мирон Федорович и скажет:
— Ваше благородие, Ниночка хочет поговорить с вами.
Все это время граф пытался разведать, где скрывается Ниночка. Он готов был пожертвовать целым состоянием тому, кто откроет тайное убежище дочери, но все его старания были безрезультатны. Все это время Ниночка на самом деле прожила во дворце княгини Трубецкой, а там умели держать языки за зубами, и скорей уж откусили бы их себе, нежели б выдали юную графиню.
— Где? — сухо спросил Кошин. Волосы его окончательно посеребрила седина, лицо сделалось мрачным, покрылось сеткой мелких морщинок; теперь граф передвигался, опираясь на трость из слоновой кости, которой ранее — о, Господи, ведь еще совсем недавно! — пользовался только для сиятельного форса.
— Сегодня вечером, ваша светлость, — вздохнул Мирон. — На кладбище лавры.
— Где? — Кошин в ужасе взглянул на кучера. — Моя дочь ныне живет подле мертвецов?
— Мертвецы-то все тихие и безобидные. От них вреда ждать не следует…
