— Уж больше никогда не буду! — громко выкрикнула Ниночка и сделала пару неуверенных шажков к отцу. — Я больше уж никогда не смогу смеяться, папенька.
— А лгать? Лгать-то ты еще как можешь!
— Если то надобно во имя Бореньки, то даже ложь не во грех, а во счастье.
— Вот что сталось из тебя! Господи, и за что так караешь меня, грешного? — Кошин глядел на дочь и понимал, что теряет, теряет безвозвратно единственное свое дитя. Коли и стоит сейчас перед ним Ниночка, статная, красивая, в шубке своей песцовой, то только потому, что Царь пока не приговорил Бориса Степановича ни на казнь, ни к Сибири. А оттуда никто еще не ворочался.
Кто в дебрях таежных исчезал, тот переставал существовать для остального человечества.
— А почему вы здесь? — едва шевеля языком, так тяжко было ему говорить в момент сей, спросил Кошин. — Что с того изменится? Неужто царя заставить вас слушаться хотите? О, господи ты боже мой, экие вы неразумехи! Вас же погонят отсюда, как котенок бродячих!
— А мы только того и ждем! — выкрикнула Волконская. — Пусть вся Россия видит то и слышит!
— А что потом? Жизнь-то на сем не кончится! Парочкой знатных дам больше, парочкой меньше, что с того России? Ниночка…
— Папенька?
— Возвращайся домой.
— Нет, — Ниночка сжалась, как от удара. Ее худенькое, прелестное личико окаменело. И лишь глаза жили, а в уголках их трепетали слезы, превращавшиеся в льдинки на холодном ветру.
— Я велю привести тебя домой со взводом солдат! — закричал Кошин.
— Вы не посмеете, даже если сам царь посмеет! — горделиво вскинулась Трубецкая. — Уходите, Павел Михайлович. Что ведомо вам о женской любви? Да, вы женились, вы зачали ребенка, ибо так велит природа. Но задавались ли вы хотя бы раз вопросом, а счастлива ли графиня Марина Ивановна с вами?
— Моя жена? Конечно, счастлива!
— Вы как будто приказ на счастье отдаете! Она счастлива, потому что обязана быть счастливой! — И Трубецкая хохотнула коротко и мрачно. — Бедный Павел Михайлович, вы промаршировали в параде мнимостей мимо реальной жизни. Оглянитесь вокруг — эти женщины любят своих избранников и в радости, и в горе! Даже если те сгоряча и понаделали глупостей.
— А в Сибири? Тоже любить будут?
— И в Сибири тоже, папенька, — в гробовой тишине прошептала Ниночка.
— Да мы повиснем на тех телегах, что увезут от нас наших мужей, — Трубецкая устало потерла замерзшее лицо. — И коли надобно, сами впряжемся в те сани, в те телеги. Поймете ли вы меня, граф?
