Педагогические идеи К.Д. Ушинского | страница 15



Не может быть подлинной доброты, смирившейся со злом. Разговоры о доброте без активной ее защиты — есть самое настоящее фарисейство и спекуляция на гуманизме.

Только действенный, а не пассивно-созерцательный гуманизм зовет преобразовывать обстоятельства, выступает в защиту человека, живет тревогами народных страданий и готовностью помочь людям. -

В этом смысле педагогический гуманизм радикален, непримирим к косности, требователен и суров к людям.

Педагогический гуманизм, если говорить по большому счету, является как бы синтезом всего развития личности воспитателя, его политического и морального кредо, его страстей и убеждений, его культуры и ценностей Нельзя гуманизм мерять на кварты и сантимы, он неделим. Он интегрален.

Нельзя вот так взять да и решить: вот сейчас я применю доброе слово, чтобы завоевать авторитет ребенка. Воспитатель попадает в детскую среду и становится обозреваем извне и даже изнутри десятками детских глаз. Не только он изучает детей, но и его изучают воспитанники. Они прислушиваются к каждому слову, присматриваются к каждому движению. И рано или поздно он будет разгадан до конца, не важно, кто он по темпераменту: холерик или флегматик, повышает ли голос или говорит шепотом, взрывается или увлекается поглаживанием по головке.

И прежде всего он, воспитатель, воспринимается как человек, как добрый и щедрый или как злой и самовлюбленный учитель, которому и дела нет до детей, или который проявляет доброту как средство войти в интимный мир другого человека.

Ушинский, придя в Смольный институт, с точки зрения статс-дамы Леонтьевой, поступал негуманно. И чувствительный, добрый Старов воспринял новатора как злую силу.

И воспитанницам показался он чересчур грубым. И Ушинский знал об этом. Ему даже друзья часто говорили, советовали, что вот если бы он полегче, да с соблюдением тактики, да с компромиссами, с уступочками, вот тогда-то можно было и подольше продержаться, побольше сделать.

А Ушинский не мог иначе. Он бесстрашно обнажил шпагу навстречу косности и рутине. Он знал, что его поймет молодая Россия, он верил тем же воспитанницам. Он ждал их пробуждения. И он торопил себя, их, словно чувствуя, что совсем мало осталось жить и он не успеет выполнить свой долг перед Отчизной.

Таким он хотел видеть и каждого воспитателя: решительного, радикального, смелого, с позитивной программой действий, одним словом, рыцаря без страха и сомненья..,

— Что? Воспитатель не должен сомневаться?— может подловить меня на слове кто-то из инакомыслящих, — вы за бездумную активность? За деятельное невежество?