— Сто пятьдесят.
— Да за кого ты меня принимаешь? Что я, сука, с друзей драть? Ладно, сто сорок.
— Договорились.
— Я попытаюсь, но…
— Попытайся.
Карликов внимательно посмотрел на приятеля. Который раз ему приходила в голову мысль — а не его ли это рук дело? Вряд ли его удержали бы от подобного шага соображения морального характера. И в очередной раз Карликов отбросил эту мысль. Откуда Гусявин знает об Удавыдченкове и о том, что тот присылает из-за границы монеты? Не мог он это узнать. Значит, никакого отношения к разбою он не имеет. Так думал Карликов. И был не прав.
Это именно Гусявин навел на квартиру Глена с Брендюгиным. И приходил он в гости вовсе не для того, чтобы вернуть долг, а на разведку. По привычке он проверил сначала почтовый ящик. Это старый трюк. С Гусявиным сидел на зоне Тофик Джамалов, на котором висело полсотни разбойных нападений. Он приходил со своей командой в дом, вскрывал почтовые ящики, находил письма, из которых узнавал имена хозяев, потом звонил в квартиру, представлялся человеком, доставившим посылочку от того, кто указан в письме отправителем (как правило — близкий родственник проживающих). Когда дверь открывали, в квартиру врывались бугаи в масках… Гусявину повезло. В почтовом ящике лежало письмо от Удавыдченкова, в котором он сообщал, что в скором времени переправит с неким Володей несколько монет…
Гусявин рассказал Глену о своем разговоре с Карликовым. Глен забеспокоился.
— А почему он к тебе обратился?
— А к кому же еще?
— Ты уверен, что он ничего не подозревает?
— Кто? Он? Карликов же лопух лопухом, даром что торгаш.
— Может, ты его недооценил и это ловушка?
— Он лопух. К тому же лопух дрожащий, трясущийся от любого дуновения ветра. Он перепуган до смерти — ему только ловушки устраивать.
— Тогда надо отдавать коллекцию. Я не знаю, куда ее девать. Полторы тысячи — нормально.
— Сейчас позвонить?
— Ты чего, совсем сбрендил? У него сразу уши торчком встанут — как это ты успел за два часа все узнать?
Через два дня Гусявин позвонил Карликову и сообщил, что все устроил. Он привез коллекцию. Карликов отмусолил пятнадцать мятых сто долларовых бумажек.
— А это тебе, — он начал складывать двадцатидолларовые купюры во вторую кучку.
— Мне, право, не совсем удобно, — потупил глаза Гусявин. — Конечно, пришлось побегать. Пару раз обещали на ножи поставить.
— Правда?
— Конечно. Но все равно неудобно брать у тебя эти сто восемьдесят долларов.
— Сто пятьдесят.
— Да? — укоризненно приподнял бровь Гусявин.
