— Это все? — спросил худой.
— Подчистую пропылесосили, — хмуро ответил Карликов.
— Врешь ведь, гнида. Утюжка захотел.
— Нет больше ничего! Хоть убейте!
— Не разоряйся. Времени на тебя нет. Мне вечером на балет идти.
Худой налепил на рот Карликова пластырь, окинул его взглядом с ног до головы.
— Что с ним делать? Может, пришить? Надежнее будет.
Он не играл на публику, а всерьез думал, как поступить.
— Ты охренел?! — взорвался верзила.
— Слушай, гниль! — Худой присел на корточки рядом с Карликовым, которого перенесли в большую комнату и бросили на пол. — Мы все про тебя знаем, господин Карликов. Вякнешь в ментовку — она тебя не защитит. Сначала мы скормим твоей бабе твоего мопса. Потом скормим тебе твою бабу… Будешь хорошим мальчиком, мы к тебе больше не придем. Ты нас больше не увидишь. Разошлись как в море корабли. Договорились?
Карликов кивнул.
— Ты себе еще наворуешь. Пока.
Карликова и Валю обвязали веревкой, все три телефонных аппарата раздавили башмаками. Закрыли супругов в отделанной резным кафелем ванной со стеклянным потолком. И ушли.
Чтобы освободиться от пут, Карликову понадобилось полчаса. Затем он развязал находившуюся в обмороке жену. Час обрабатывал ее раны и отпаивал успокаивающими. Слава Богу, ничего страшного. У нее разбиты губы, будет синяк под глазом. «Скорую» вызывать нет смысла. Есть свой доктор — осмотрит.
— Они все… они все унесли?.. — стуча зубами по стеклу стакана с водой, выдавила Валя.
— Не бойся, не все…
Действительно, восемнадцать тысяч зеленых остались среди пыльного барахла на антресолях. Самые дорогие монеты тоже там. И книги на месте. Кто в здравом уме на них позарится? Что такое восемь тысяч «зеленых» и несколько побрякушек? Тьфу. Нервы дороже.
— Поз… поз-звони в милицию. — Валя никак не могла успокоиться. Ее била дрожь.
— Нельзя. Они могут прийти снова. Они сумасшедшие.
— Но это несправедливо. — Она уткнулась в диванные подушки и расплакалась.
— Может быть, и справедливо. Что справедливо, что не справедливо — это сложный вопрос…
Карликов не знал, что в этот день получила боевое крещение банда, за которой потянется длинный кровавый след. Но если бы и знал, то вряд ли поставил бы об этом в известность правоохранительные органы. Он уже давно решил для себя, что каждый достоин тех проблем, которые у него возникают, что своя рубаха ближе к телу, чем рубаха ближнего, и дороже, чем слеза ребенка, о которой любил говорить Достоевский.
С потерей драгоценностей и долларов Карликов смирился. Как отрезал. Попытался он отрезать от себя и переживания. Толку от них никакого, они ничего не изменят. Не хотелось ему и думать о том, кто навел на его квартиру. Единственное, с чем трудно было смириться, — с потерей коллекции монет. Надо попытаться что-то предпринять, чтобы вернуть ее.
