— Не бойся, — успокаивает меня мама.
Сразу за мостом начинается рыночная площадь — огромное пространство между высокими торговыми павильонами. Не в силах что-либо понять, я озираюсь в растерянности — телеги, лошади, невероятное множество людей.
Они сосредоточенно изучают аккуратно уложенные в ящики овощи, переговариваются между собой, показывают пальцами на какие-то штуки, о назначении которых я не имею ни малейшего представления: они висят над площадью, а под большим навесом — невероятных размеров циферблат с быстро вращающейся стрелкой. Я пока еще не научился пользоваться часами, но определенно знаю, это — часы; с одной стороны, меня поражает то, что время на них почему-то бежит так стремительно, а с другой стороны, я понимаю, что здесь иначе просто и не может быть: гомон, толчея, пофыркивание или ржание лошадей, позвякивание подков, а то вдруг — мощная струя мочи и разбегающийся от нее народ.
Отец подхватывает меня под мышки, опускает на землю. Мы с мамой идем куда-то, площадь остается позади, и я с облегчением перевожу дух. Здесь настоящие, выложенные брусчаткой мостовые. По такой улице очень жестко идти, говорю я про себя и начинаю топать башмаками по земле.
— Прекрати, — говорит мама.
И в тот же миг передо мной вырастает остроконечный шпиль той самой церкви, которую раньше я видел только из сада, а теперь — совсем близко.
— Церковь, церковь, церковь, — твержу я, пока мы не подходим к церкви вплотную. Я внимательно изучаю колокольню: огромный циферблат поблескивает на солнце золочеными буквами. Но сколько бы я ни приглядывался к стрелкам в надежде увидеть, что они все-таки движутся, у меня ничего не получается — стрелки неподвижно застыли, к тому же и площадь перед церковью пуста и безлюдна. Мне хочется что-то сказать, но страх сжимает горло. Меня окружает мертвое пространство, без признаков жизни — ни травинки, ни деревца, и негде укрыться от палящего зноя. Солнце заполняет всю площадь, черная тень колокольни рассекает ее надвое, и в этой тени нет часов. Свет здесь кажется намного ярче, а вокруг черной тени как будто сияет ореол, огненная кайма, подчеркивающая контраст. Я прикрываю ладошкой глаза, сжимаю мамину руку и судорожно глотаю слюну. Солнечные лучи вот-вот проглотят меня, я никогда не видел солнце таким безжалостным и немилосердным. Когда мама вступает на площадь, я тяну ее за руку, умоляю идти по краю, а не через площадь.
— Ну что ты заладил, — сердится мама.
