За короткое время меня признали как специалиста. Этому способствовало несколько публикаций. В университете подготовили справку о моей профессиональной незаменимости, так что я не попал в армию и после сдачи кандидатских экзаменов занялся диссертацией. Через три года я защитил эту диссертацию перед ученым советом университета, а спустя еще два года уже возглавлял кафедру искусственного выращивания тканей и читал лекции. Вскоре начали поговаривать о том, что, мол, кафедре необходимо иметь и свою лабораторию. А если есть лаборатория, руководить ею должен профессор. Выбор остановился на мне. Итак, мне тридцать, и я профессор. Поистине головокружительная карьера. Вот и вся моя биография. Я с детства отвергал идею связать мое будущее с разведением и выращиванием, но, как оказалось, сделал все возможное, чтобы в конце концов заняться именно этим делом.
Шел прием. Я стоял в стороне и смотрел в глубину зала перед собой. Если кто-то заговаривал со мной, я отвечал, но больше из вежливости. Кельнеры беспрестанно подходили ко мне, предлагали чего-нибудь выпить. Почти все, кто ко мне обращался, были одержимы одной идеей — заполучить мою персону для участия в том или ином собрании или заседании. Но официально-любезный тон моих ответов помог мне в конце концов отвадить всех этих неестественно улыбчивых просителей, так что теперь я могу беспрепятственно прогуливаться по просторному залу. Это старинный замок. Его перестроили, и сейчас здесь разместилась гостиница с рестораном. Я бреду сквозь голубую завесу табачного дыма к окнам, откуда можно видеть внутренний дворик в обрамлении старинных пристроек. Там внизу играют ребятишки, резвятся в лучах сентябрьского солнца, до меня доносятся их голоса, это дети приглашенных. С каштанов срываются желтые листья, укрывают ковром тихую мирную площадь. Она невелика и поэтому, слава богу, не вызывает боязни открытого пространства. Посредине зеленеет большой газон, в центре его — солнечные часы, о которые разбиваются лучи солнца. Ну-ка, сколько же здесь детишек? Двенадцать — девочки в белых платьицах и мальчики в синих костюмчиках. Они перебегают от дерева к дереву — такая у них игра. Деревьев ровно десять, поэтому двое ребят все время остаются лишними, правда, одиннадцатый вместо дерева пользуется солнечными часами. Я понял, каждый должен успеть захватить себе дерево. И всякий раз кто-то один остается без дерева. Я никогда не знал такой игры. И, наверное, всегда бы проигрывал. Личики детей сияют. Иногда на них сверху опускаются листья. Но они не замечают и продолжают носиться по этому осеннему ковру, не ведая устали и покоя. Странно, но ничто не причиняет мне большей душевной муки, чем вид резвящихся детей! Я допиваю свой портвейн и отхожу от окна, проталкиваюсь среди гостей, беру новый бокал и направляюсь в другой конец зала. Здесь тоже есть окно. Деревянные переплеты разделяют его поверхность на множество частей. Окно выходит прямо на островок посреди крепостного рва — крохотный, поросший кустарником садик, на котором поселились лысухи. Утки что-то не поделили в воде. Разрезая солнечную дорожку, наискось через ров, хлопая крыльями, проносится стайка камышевок.
