Да, то был вопрос, продиктованный инстинктом самосохранения: они верили в легенду, как верили всему прекрасному, но слишком абсурдным оказалось предложенное оружие, даже если другого им было и не найти. Оживить эти бессвязные обломки истории могла лишь интерпретация, кто-то должен был оплести их паутиной слов и обратить глупость в необходимость.
Взгляды Когорты обратились к Глефоду, и Хосе Варапанг, помявшись немного, заговорил о том, что думал про себя каждый.
— Аарван, — начал он, воняющий селедкой, роняющий на плиты Музея последние остатки квашеной капусты. — Ты уж прости, но это… это немного не то, чего мы ждали. Нет-нет, все в порядке, — поспешил он оправдаться, — однако ты знаешь… Нет, не так! Ну почему все настолько сложно?! В общем, я хочу сказать… Ты знаешь, мы все не очень сильные люди и часто живем не так, как хочется, и часто терпим всякое… и вот что нам помогает — так это мысль о том, что все — не просто так, а ради чего-то. И вот когда я шел, там, под плевками, в общем, когда я шел там, со всеми, с тобой, я был и гордым, и стойким, потому что знал, что должен пройти, что это для того, чтобы вооружиться, и тогда я смог спрятаться в это знание, перетерпеть то, что снаружи. Понимаешь, да? Как будто бы у меня было нечто, ради чего бороться стоило. А теперь я смотрю на это, — обвел он руками Музей, — и вижу только… ну, то, что вижу, и все. Нет-нет, я не хочу уйти, я просто хочу, чтобы ты объяснил, показал, научил…
— Да! — поддержал Варапанга юный Най Ференга. — Нам нужно теоретическое обоснование, Глефод — чтобы все, как в книгах! Да здравствует великий трактат!
— Если есть что-то, что мы должны знать, — заговорил Эрменрай Чус, — расскажи об этом, Глефод. И не стесняйся быть красноречивым. Красота сейчас нужна и нам, и этим, — показал он на экспонаты, — штуковинам. Уж больно они нелепы, на мой неискушенный взгляд.
Они хотели, чтобы их убедили, эти люди слова, они хотели уверовать, чтобы и дальше существовать в своем новом качестве, как герои, способные одолеть любого врага. Делать что-то они могли только в забвении своей сути, околдованные иллюзией, во имя чего-то неизмеримо большего, чем само их существование. Должно ли это нечто обязательно противоречить жизни, как она есть? Должно ли оно быть нелепым и смешным, каким и было на самом деле?
Глефод не знал, однако не мог предложить ничего другого.
— Чепуха, — начал капитан неуверенно, ибо и сам не верил до конца и рассчитывал себя убедить. — Нелепы обстоятельства, но не вещи. Взгляните на это оружие, — подошел он к манекену в рыцарских латах и аккуратно, словно бы с уважением, взял из его руки тусклый меч. — Разве само по себе, вне мысли о том, что с ним надлежит идти против Освободительной армии, оно является нелепым? Ну же, присмотритесь к нему повнимательнее! Оно смешное? Дурацкое? Ненастоящее?
