— Хватит, — он обмяк и привалился к стене. — Хватит, хватит, хватит. Не хватало еще мне рехнуться вместе с этим буйнопомешанным. Я просто пытался защитить свою репутацию и твою жизнь, Глефод — да только ты уже мертв, и ничего с тобой не сделаешь. Иди, угробь своих дураков, и пусть меня расстреляют, за то, что вас не удержал. Ты наплевал на мои файлы, Глефод, на мои прекрасные секретные файлы. Ты наплевал на тайную службу, а с ней и на весь Гураб. Иди к черту, Штрипке, — бросил он мастеру-допросчику, наблюдавшему за разговором. — Проваливайте, младший и старший Кнарк. Катись, Претцель, с тобой всегда все было ясно. Я тоже ухожу, мне здесь делать нечего. Ты безумен, капитан, твое счастье, что мир тоже спятил. Но это не продлится долго. Никто не станет смотреть тебе в глаза, тебя убьют, и все, не нужно быть провидцем.
Сказав так, полковник сделал знак своим, и в полном молчании «сбор восемь» покинул дом Глефода.
Закрыв за полковником дверь, капитан некоторое время стоял молча, затем помотал головой, словно бы стряхивая наваждение. Только что он был спокойным и стойким, теперь же опираться на любовь к отцу не было смысла, и Глефод расслабился, а расслабившись — обратился в обычного себя, рассеянного и нелепого человека. Сражаясь с Миррой, люди Конкидо оставили после себя беспорядок, и вот капитан отпер жену и принялся возвращать вещи на место.
— Ох, — только и сказал он, управившись с погромом. — Как хорошо, что все закончилось! Никогда не любил Конкидо, говорят, для него нет ничего проще заставить человека признаться в преступлении, которого он не совершал. И этого человека приняла Освободительная армия… Ладно, это их дело — кого брать, а кого нет. Мирра, я ухожу, где моя винтовка?
— А у тебя есть винтовка? — голос жены раздался из коридора, где она приводила в порядок прическу, испорченную головорезами полковника.
— Да, модель «Кригга», — ответил Глефод. — Очень надежная, если верить нашему каптенармусу, который мне ее выдал. Сам-то я, конечно, не проверял.
— То есть ты ни разу не стрелял из нее, так?
— Ну да, — признался капитан. — Даже по крысам. В них я стрелял из пистолета, но кто же мне выдаст для него патроны, а, дорогая? А в этой прекрасной винтовке до сих пор целый магазин, тридцать пуль. Надеюсь, хоть одна попадет в цель — уж очень я близорукий. Еще меня смущает, что она тяжелая, килограммов, наверное, десять, не меньше. Знаешь, когда я служил в своем полку, то всячески избегал офицерских маршбросков, особенно после того, как в одном чуть что не умер. Сердце, Мирра, сердце. Природа не постаралась, и оно у меня очень слабое. Это от матери, отец никогда не жаловался, у него всегда все было…
