— Запах может быть и снаружи, — сказал мужчина. — И может, это не камень и даже не вода, или, во всяком случае, не только вода. Может, это и вода, и земля, и трава, и листья — все, что есть вокруг живого. Ты не устал?
— Устал, папа.
Он посмотрел на отца, и глаза его улыбались, но лицо было грустное.
— Мама смешная была в Кловисе. И когда она сказала, что ты удивить хочешь, и когда разговаривала с Мэй и девочками. Она все время там была какая-то странная и смешная.
— Неужели?
— Очень она была странная и смешная. Она любила там все. И была очень грустная. Когда ты все вокруг любишь и тебе грустно, ты делаешься от этого каким-то особенным, смешным каким-то, разве неправда?
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, когда ты видишь, что кто-то так любит все и такой грустный, тебе, ну и вообще всякому, кто видит, делается смешно и весело. Он грустный, а ты смотришь на него, и тебе весело.
— Ох!
— Вот что, папа, — сказал он, — завтра я буду искать и найду этот камень или же выясню, откуда тут запах камня. Сухого камня.
— Хорошо, Рэд.
— Мама, — сказал мальчик.
— Да, Рэд.
— Ты была очень смешная в Кловисе.
Мальчик вышел на веранду, припал к сидевшей в качалке матери, взял ее руку и повернул и поцеловал в ладонь, потому что ему приходилось видеть, как это делал мужчина, и потому что это было приятно. Женщина сжала руками его голову, посмотрела на него, и в глазах ее он увидел грусть.
— Ты тоже был странный и смешной, Рэд.
— Значит, я тоже любил там все?
— Любил все?
— Да, как и ты, когда мы были в Кловисе.
— Разве в Кловисе я любила все?
— Да, мама, я это видел. Но скажи, я тоже любил там все?
— Конечно же, Рэд. Конечно, любил.
— Спокойной ночи, мама. — Он поцеловал ее в обе ладони, выпрямился и, не посмотрев на нее, медленно направился в дом.
Она услышала, как он сказал в гостиной:
— Спокойной ночи, папа.
— Тебе помочь не нужно? Справишься сам? — спросил мужчина.
— Мне шесть лет! Шесть с половиной!
— Ладно, Рэд.
Ивен мыл на кухне под краном персики и черный виноград, оставленные Дейдом в холодильнике.
С Дейдом было так: у него была семья, и он потерял ее, и все, что осталось, был этот дом, построенный для многих, дом, который Дейд построил сам, когда ему было двадцать девять, — две большие спальни и три маленькие — три маленькие для малышей, для тех, кого он едва успел увидеть, одна из больших для него и его жены, другая для его брата Ивена с женой на случай, если им захочется навестить его.
Ну вот он и помыт и уложен на блюдо — черный виноград с виноградника Дейда. Ивен уже собрался идти с виноградом к Суон, как вдруг на кухне опять появился Рэд и сказал:
