— Пап, ты в порядке?
— Прочь! — он обогнул милиционеров, Викторию, возвращающуюся откуда-то из недр дома с пачкой документов («здесь паспорта, прописки…»). Застыл на пороге спальни.
Пока он носился по улице, они сделали ремонт. Вышвырнули его вещи и книги и мебель, купленную ещё Ларисой. Заставили комнату пластиком. Зарубежной техникой. Постелили паркет. Внесли белые кожаные кресла.
Особенно жаль ему было служившего с девяностых телевизора «Sumsung», который они заменили на жидкокристаллический монитор той же фирмы.
«Как они провернули это?» — спросил вкрадчивый голос в подкорке.
«Я не знаю», — прошептал Коренев.
На подгибающихся ногах он пошёл к шкафу. Его манила фотография, подтягивала к себе, точно рыбак глупого карася. Рамку он приобрёл по акции в сувенирном магазине, но снимок, снимок, с которым он засыпал и просыпался в течение сорока пяти лет, исчез.
С фотографии ему улыбалась образцовая семья: плотного телосложения мужчина и миловидная молодая женщина. Сергей и Виктория. А между ними, вполне счастливый, стоял он сам. Стоял и словно подмигивал насмешливо. И вот с фотографией Коренев не сумел справиться.
Он обмочился. Не дебютировал в роли мокрого мальчика, но проделал это впервые прилюдно.
— Господи, папочка, — всплеснула руками Виктория.
— Мы, наверное, пойдём, — смущённо сказал Чук.
— Нет, — в наплывающем мареве Пётр Иванович побрёл к милиционерам, вцепился в спинку венского стула, — Спросите соседей, моих знакомых… Они… они убьют меня! Включат газ и убьют…
Даже своим агонизирующим разумом он понял, как нелепо звучат его мольбы.
— Извините, — сказал Сергей.
— Ничего, — ответил милиционер сочувственно, и зачем-то добавил: — Моей бабушке девяносто лет.
Щёлкнула дверь, оставляя Коренева один на один с чужаками.
Он затравленно смотрел, как они приближаются. Обеспокоенные, взволнованные.
— Кто вы такие? — простонал он.
— Мы — твоя семья, — мягко улыбнулся Сергей.
Силы покинули Петра Ивановича. Он позволил отвести себя в ванную. Прислонился к кафелю — голубому, а не изумрудному, и разглядывал шеренги баночек и гелей, шампуней и кремов. Сознание усохло до горошины. Он ощущал прикосновения, он понимал, что его раздевают, что незнакомый мужик раздевает его.
Никогда прежде он не был таким потерянным и беззащитным.
Его помыли — Сергей трижды проверил, чтобы струя была не слишком горячей. Краем уха он слушал подбадривающее слова новоиспечённого сына, краем зрения видел невестку в зеркале.
