– И сдается мне, по-своему он был прав? Я имею в виду: вы же на сей раз не собирались с ним делиться, не так ли?
– В общем и целом нет, не собирался. Он настолько безобразно вел себя во всей этой истории с ковром, что странно было бы ожидать от меня иной линии поведения. Вы помните про ковер?
– Еще бы я не помнил.
– Эпизод с ковром стал, так сказать, прямым объявлением войны между нами. Хотя я по-прежнему старался реагировать на все его претензии крайне вежливо.
– И как на это все отреагировал Куно?
– Он, естественно, был очень расстроен – и возмущен. И надо признать, проявил ко мне совершенно излишнюю суровость. Написал мне письмо, весьма пренеприятное письмо. Как джентльмен джентльмену, конечно; по-другому он просто не может. Но сухое. Очень сухое.
– А почему он вообще поверил Шмидту и принял его сторону против вас?
– Я нимало не сомневаюсь, что у Шмидта нашлись подходящие средства убеждения. В моей биографии, как вам, вне всякого сомнения, известно, есть такие эпизоды, которые легко можно отынтерпретировать самым превратным образом.
– И мне, насколько я понимаю, тоже мимоходом досталось?
– Увы. Самая большая мерзость во всей этой грязной истории как раз и заключается в том, что он и вас сумел запятнать той самой грязью, в которой я давно успел изваляться по уши.
– А что именно он сказал обо мне Куно?
– Кажется, он дал понять, что вы, если говорить в предельно общих словах, были соучастником в моих неблаговидных делишках.
– Вот это ничего себе!
– Вряд ли стоит особо оговаривать то обстоятельство, что он представил нас обоих самыми что ни на есть кроваво-красными большевиками.
– Боюсь, что он изрядно мне польстил.
– Ну – э – в общем, да, конечно. Можно и так на это посмотреть. К несчастью, революционный пыл – отнюдь не самая лучшая рекомендация в глазах барона. У него весьма старомодные представления о левых. Он до сих пор уверен, что у каждого из нас в кармане бомба.
– И все же, несмотря на это, он готов отужинать с нами в следующий четверг?
– Ну, теперь-то, к счастью, у нас с ним совсем другие отношения. С тех пор как я вернулся в Берлин, мы виделись уже не один раз. Потребовались, конечно, немалые дипломатические усилия; однако я думаю, что мне удалось более или менее убедить его в совершеннейшей абсурдности выдвинутых Шмидтом обвинений. По счастливому стечению обстоятельств я смог оказать барону небольшую конфиденциальную услугу. Прегниц – человек в высшей степени разумный и всегда открыт к диалогу.
