Но те даже не шелохнулись, стояли, бесстрастно взирали на казаков.
— Повяжи-ка его, как бы не сбежал! — велел Тимошка напарнику.
Лёвка связал остяка, усадил его на дно лодки. И они пошли по старице назад к протоке. И до тех пор, пока с воды были видны юрты, на берегу маячила кучка остяков, с низкорослым кривоногим стариком впереди.
Казаки вышли из протоки, причалили к берегу, разбили как обычно временный стан, развели костер, выгрузили остяка из лодки и бросили его на песок.
— Зачем же ты пришел-то сюда, а? — спросил Лёвка его, присев рядом с ним на корточках.
Но остяк молчал, уставился в землю, не поднимал глаза.
— Что — русского языка не понимаешь! — обозлился Лёвка. — Врешь, все понимаешь! Знаю тебя! На Коде хорошо лопотал! А здесь разучился? А ну глянь мне в глаза, поганая образина! — крикнул он и вздернул вверх его голову за подбородок.
От сильного рывка у остяка лязгнули зубы, и на Лёвку испуганно глянули глаза: темные, упрямые…
— Да что с ним возиться, — сказал Тимошка. — Тут дело особое. Его надо свести в Березов. Пускай воеводы разбираются… А мы давайка, обшарим его. Может, у него что-нибудь есть.
Обыскав остяка, Лёвка воскликнул: «Ага!» — вытащив у него из-за пазухи короткую деревянную стрелу с железным наконечником.
— Что это?! — вытаращил Тимошка глаза на стрелу с какими-то знаками, искусно вырезанными по всему ее древку.
— Знамо дело, — сказал Лёвка и стал рассматривать странную находку, которая отличалась от обычных охотничьих стрел инородцев. — Что-то… похоже… — нерешительно пробормотал он.
— А ты спытай его, — предложил Тимошка приятелю и ткнул остяка кулаком в бок: «А ну говори!»
— Не скажет, знаю я их, — сказал Лёвка, косясь взглядом на понуро стоявшего на коленках пленника. — Вот ведь какой занятный народишко: здесь — крепок, а в острожке враз станет хлипкий.
— Его сейчас надо бить, — продолжал подзуживать Тимошка приятеля.
И Лёвка увидел на его физиономии ехидную ухмылку. Тот как будто говорил ему: «Сомневаешься? Испытай, первым все узнаешь. Воеводе покажешь службу. Испытай, испытай!»…
И на Лёвку больше всего подействовала именно эта ухмылка Тимошки. Он завернул в тряпочку стрелу и сунул в мешок.
— Значит, молчиш-шь! — подходя к остяку, тихо сказал он так, что получилось похоже на шипение змеи, которая в гневе предупреждает, что она нервничает, плохо соображает, поэтому горе тому, кто не уступит ей дорогу. — Сейчас я заставлю тебя говорить: и кто ты таков, и откуда пришел, и что за стрела с такими шайтанами…
