— Кисеты на фронт с адресочками слали, сам знаешь, — пояснил Фонтиков. — На ответы рассчитывали, на встречу послевоенную... А с кем встречаться-то? — На миг снова откинул черную повязку, хрипло хохотнул. — Вот и храню слезу несбывшихся надежд. Больше у меня никого на всем белом свете нету. Кроме этой неизвестной Натальи, никого не знаю, и меня не знает никто. Ты да медперсонал. А кисет храню... Мечтаю в забытьи, как могла бы жизнь повернуться, как бы я ее на руках носил.
По дороге домой отец объяснил: в этом военном госпитале лежат инвалиды, у кого лица вообще нет, осколком снесло. Руки-ноги есть, а вот лица нет. Куда их? На улицу не выпустишь, а медицина, она, брат, пока не способна лицо сделать. Кому нос оторвало, тех как-то подправили. А этих... Сам видел. И не тюрьма, ходят здесь за ними, лекарства дают, от водки спасают. Вот ведь какая жуткая судьба выпала. Куда без лица кинешься?
Сейчас-то их на свете уже нет, думал Владимир Васильевич, давно догнили, госпиталь переоборудовали, новые корпуса построили. Рядом, через дорогу, в Доме культуры на Дубровке, террористы зрителей в заложники взяли... Были те страдальцы, в масках, и нету их. Но ведь вот беда: никто и не знает, что эти люди, родину спасавшие, были. Были, были!
Захотелось криком на весь свет напомнить о них. Но в следующий миг в памяти засветился давно забытый эпизод, когда он делал свой жизненный выбор.
Под конец третьего солдатского года — гаубичный артполк под Гороховцом — шел отбор добровольцев для службы в каких-то спецвойсках. Самохотов было немало, но присматривались в основном к детям бывших фронтовиков. Владимира тоже вызвали на комиссию, где сидели три незнакомых офицера. Думал, будет строго, а атмосфера оказалась непринужденная, вопросы-ответы не по форме, даже про девчонок шутили — в общем, словно собеседование. И один из офицеров как бы между прочим спросил: «За три года не надоело киржачи носить? Если мы тебя возьмем, из них уже не вылезешь». Он сам не знал почему, но вместо ответа рассказал комиссии, как отец возил его в военный госпиталь и что он там увидел.
У офицеров физиономии вытянулись. Минуту, наверное, молчали, переживая услышанное. Потом старший, подполковник, вышел из-за стола, пожал ему руку, сказал:
— Спасибо, сержант. Я твой рассказ на всю жизнь сохраню, внукам поведаю. Берем тебя к себе, парень.
Вот так на всю жизнь аукнулся Владимиру Васильевичу отцовский урок. А он и позабыл! Да-а, негоже...
