— Ах он стерва ярко-синяя! — Почему-то этот цвет символизировал для него нечто зазорное. — Чую, защипанный пирог, дело темное, но не мог понять. Вроде в его интересах вопрос гнём, на словах он «за», а оказывается, у него другой расчет. Вот он и саботирует.
Но постепенно, из-за повторяемости сюжетов, Владимир Васильевич, человек самодошлый, отчасти спознался с новым делом. Точнее сказать, начал оценивать позицию Синягина и его партнеров со своей точки зрения, разумеется не вдаваясь в частности и технические детали, которых не понимал. Оценка шла по одному критерию: здраво ли, полезно ли для дела, или, наоборот, при внешнем поддакивании идет скрытое торможение. Эти нюансы он чувствовал прекрасно. видимо, от природы его так устроили, что он чутьем отличал истину от фальши, пусть и прикрытой пламенным красноречием. Случаи, когда «да», за которым на самом деле крылось если не откровенное «нет», то невысказанное сомнение, чреватое проволочкой, были не так уж редки. И однажды вечером за тарелкой «музыкального» супа — денег хватало и на ресторан, но он, как лесной зверь, привык ходить к водопою одной тропой, не любил менять правила жизни, — Владимир Васильевич глубоко задумался над тем, что как раз правила жизни он и начинает менять. А потому необходимо понять, что происходит.
Внезапно возникший новый интерес все глубже затягивал его. Касался бы вопрос шкурных дел — тут все просто, он без раздумий отказался от доплаты, предложенной Иваном Максимовичем, быстро сообразившим, что приобрел ценного помощника. Денег и без того хватало. Но этот интерес не был связан с баблоцентризмом или карьерными планами — кататься на социальных лифтах поздно, — он поселился в душе как бы самостоятельно, и ее непривычное состояние требовалось осмыслить. Не имея на этот счет опыта, он для начала решил вспомнить памятные эпизоды, повлиявшие на его самосознание. И с удивлением обнаружил, что вспомнить-то нечего — сплошь монотонная работа сторожевого пса. Бывали, конечно, нестандартные ситуации, но о них забавно анекдотить в кругу старых друзей за рюмкой водки, только и всего.
Лишь два случая намертво сидели в памяти, и оба связаны с юными годами — два отцовских урока.
Отец был фронтовиком и с десяти Вовкиных лет воспринимал сына не в качестве опекаемого дитяти, а как взрослого мужика, которому можно не только говорить правду о жизни, но и показывать ее. Наверное, потому, что из-за войны сын был очень поздним, так уж сложилась отцовская судьба. Первый урок был, можно сказать, теоретическим.
