Ночь ползла медленно, как сороконожка.
Ненаду казалось, что он не засыпал. А между тем у бабушки в дрожащих руках горела спичка, которой она никак не могла зажечь лампу. Ненад сел. Ясна переговаривалась с кем-то, стоящим за дверью. Бабушка зажгла фитиль, он стал сильно коптить и погас, как только она приставила стекло. Снова стало темно, завоняло дымом. Стекло упало и разбилось. Кто-то, гулко шагая от двери, принес свечу.
— Осторожней, тут разбитое стекло, не обрежьтесь, — сказала бабушка, в смущении вытирая одну руку о другую.
К ней нагнулся высокий крепкий человек. Они обнялись. Бабушка взяла свечу и осветила его. Из мрака выступила вся фигура молодого человека: он был небрит, лицо загорелое, и когда он широко улыбался, его прекрасные крупные зубы казались еще белее. Длинные черные волосы были растрепаны.
— Какой ты грязный, — сказала бабушка, — я тебе приготовлю умыться.
Она поставила свечу на низкий ящик и скрылась в темноте за кроватью. Человек, освещенный снизу, казался великаном. Лацканы и воротник его бархатной куртки были обшиты черной шелковой тесьмой; из-под высокого крахмального воротничка рубашки ниспадал черный галстук, завязанный большим бантом. Ненад узнал дядю и вскрикнул. Его подняли с постели, обняли, поцеловали и снова опустили. Дядя сел рядом с ним.
— Еще хочешь?
Ненад колебался.
Склады на пристани продолжали гореть; взрывы отдавались в подвале, где желтым пламенем, оплывая, спокойно горела свеча. Умывшийся Жарко со сверкающими глазами рассказывал о своем бегстве из Праги в Берлин. Сквозь сон Ненад слышал: «Петроград, Москва, Одесса, Черное море, Прахово». И не знал — приснилось ли ему, или об этом рассказывал дядя: Черное море бурное, в Прахове солдаты выгружают боеприпасы, поезда везде переполнены, всюду процессии, знамена развеваются по ветру, по бурным морям плывут огромные военные корабли, на пристанях играет музыка и красивые дамы раздают солдатам цветы… Ненад шагает — он взрослый и сильный, — все вокруг него залито красным светом, люди машут шапками, огромные огненные языки поднимаются к небу… Торжественно, радостно, мучительно и тепло.
Когда он проснулся, сквозь открытую дверь подвала вливался свет солнечного утра, подвал был почти пуст, и со двора доносились голоса играющих детей.
ОТЪЕЗД
Сначала снесли тяжелые вещи: шкафы, кровати, диваны, стулья и погрузили на большую телегу. В комнатах горели свечи, прилепленные к глинобитной печи; в небе еще мерцали звезды, — сквозь разбитые окна Ненад видел, как они постепенно бледнели. Мужчины вместе с Жарко и Мичей сели отдохнуть. Бабушка угостила их ракией и дала по ломтю теплого хлеба. Один из носильщиков, пожилой человек в расстегнутой рубахе с засученными рукавами и такой громадной рукой, что в ней тонула чарка, приветствовал бабушку: «За здоровье твоих сыновей, хозяйка!» У всех было хорошее настроение. На телегу поставили пустые ящики, а когда она подъехала под окна, побросали в них все мягкие вещи — постельное белье, одежду, ковры. В предрассветной мгле едва вырисовывался садик у кафаны «Весна». На первом углу Мича слез и скрылся в безлюдной улице Царицы Милицы. Долго еще слышался стук его тяжелых, подбитых гвоздями солдатских башмаков. Утро уже давно наступило, птицы пели в глубине садов, где в изобилии зрели плоды, когда повозка добралась до немощеной Московской улицы. Несколько белых, забрызганных грязью, уток барахталось в мутной луже. В низких домиках отворялись окна. Пригород. Деревенский покой.
