Оставим историкам науки решать, как была воспринята наша идея. На этот вопрос мне ответить непросто, поскольку, естественно, существовал целый спектр мнений, менявшихся со временем. Однако несомненно, что она оказала быстрое и существенное влияние на авторитетную группу активных исследователей. В первую очередь благодаря Максу Дельбрюку оттиски трех первых статей получили все участники симпозиума в Колд Спринг Харбор 1953 г., и в программу был включен доклад Уотсона о ДНК. Чуть позже я выступил с лекцией в Рокфеллеровском институте в Нью-Йорке, которая, как говорят, вызвала немалый интерес, отчасти, думаю, потому, что энтузиазм подачи идей сочетался у меня с достаточно трезвой оценкой экспериментальных данных, примерно как и в статье, вышедшей в Scientific American в октябре 1954 г. Сидни Бреннер, только что защитивший в Оксфорде диссертацию под руководством Хиншелвуда, летом 1954 г. назначил себя нашим представителем в Колд Спринг Харбор. Он затратил некоторые усилия, чтобы донести наши идеи до Милислава Демереча, тогдашнего директора. (Сидни переедет из Южной Африки в Кембридж в 1957 г. Он станет моим ближайшим товарищем по работе, и мы почти двадцать лет будем трудиться в одном помещении.) Но не всех наша идея убеждала. Барри Коммонер (ныне экологический активист)[29] пылко настаивал, что физики используют упрощенческий подход к биологии, – тут он не был совсем неправ. Чаргафф, когда я приезжал к нему зимой 1953–1954 гг., сказал мне (с присущей ему прозорливостью), что наша первая статья в Nature интересна, но вот вторая, о значении всего этого для генетики, никуда не годится. Я был слегка удивлен, когда в 1959 г. за разговором с Фрицем Липманом (выдающимся биохимиком), организатором серии моих лекций в Рокфеллеровском институте, обнаружил, что он не понял нашей схемы репликации ДНК. (Выяснилось, что он общался с Чаргаффом.) К концу лекций, впрочем, он дал отменно ясное изложение наших идей в заключительном выступлении. Биохимик Артур Корнбенг говорит мне, что, когда он начинал изучать репликацию ДНК, он не верил нашей модели, но его собственные блестящие эксперименты скоро сделали его нашим приверженцем, хотя и всегда осторожным и критичным. Его исследования впервые дали надежное экспериментальное подтверждение, что две цепочки антипараллельны. В целом, мне кажется, нас неплохо услышали – лучше, чем Эвери, и безусловно намного лучше, чем Менделя.
Каково это – жить с открытием двойной спирали? Думаю, мы чуть ли не мгновенно сообразили, что натолкнулись на нечто важное. Джим утверждает, что я пошел в «Орел», паб через дорогу, где мы каждый день обедали, и объявил всем, что мы раскрыли тайну жизни. Этого момента я не помню, но помню, как пришел домой и рассказывал Одилии, что мы, кажется, сделали большое открытие. Много лет спустя она говорила мне, что не поверила ни единому слову. «Ты всегда приходил домой и говорил что-то в этом роде, – сказала она, – так что, естественно, я не придала этому значения». Брэгг тогда валялся в постели с гриппом, но, как только он увидел модель и понял суть, немедленно загорелся энтузиазмом. Все прошлые разногласия были забыты, и он стал одним из наших самых горячих сторонников. К нам непрерывной толпой текли посетители – оксфордские ученые, в числе которых был Сидни Бреннер, так что Джим вскоре начал уставать от моего занудного энтузиазма. По правде говоря, временами его мучили сомнения, ему казалось, что все это лишь мираж, но экспериментальные данные из Королевского колледжа, когда мы наконец получили их, чрезвычайно порадовали. К лету наши сомнения по большей части рассеялись, и мы смогли окинуть структуру пристальным трезвым взглядом, отделив случайные черты (несколько неточные) от действительно фундаментальных свойств, которые, как показало время, были установлены верно.
