Ветер утра | страница 6
Всю жизнь охоте той извечной служит,
Купцам заморским продает отчизну
И воле их бесчеловечной служит.
Для притесненья трудового люда
Кто лжезаконам, кто Корану служит,
Кто, ни о чем другом не помня в мире,
Блестящей лире и туману[4] служит.
Иной, любя Иран слепой любовью,
Покорно шаху, шейхам[5], ханам служит…
А Лахути спроси — он беззаветно
Всю жизнь рабочим и дехканам служит.
Керманшах, 1916
Верно милой, не лукаво сердце.
Честь, хвала тебе и слава, сердце!
Ни на миг покоя не даешь,
Сладу нет с тобою — право, сердце!
В бездну черных глаз влечешь меня,
Враг мой — сердце, злого нрава сердце!
Сотни раз просил: любовь забудь!
Разве станет мыслить здраво сердце?
Другу свой последний вздох отдаст —
Твердо сердце, величаво сердце!
Еле бьется, бедное, в груди…
Говорил я, страсть — отрава, сердце!
Говорил, от локонов беги!
Каково в сетях кудрявой, сердце?
Поздно звать рассудок. Где любовь —
Для рассудка там застава, сердце!
Вечно не в ладу вы. Кто же прав:
Ты ли, Лахути?.. Иль право сердце?
Стамбул, 1918
Лишь мотылек, свечой палимый,
всю боль души моей изведал,
Мою тоску — гнезда лишенный,
плененный соловей изведал.
Могу ль не плакать от обиды:
меня жалеют и чужие;
Родная гонит, как чужого.
О, сколько мук я с ней изведал!
Хотел излить печали сердцу —
оно смеется надо мною:
«И ты, безумец, неизбежность
невидимых цепей изведал!»
Я умираю от сомненья:
ты видишь, как тебя люблю я?
Благословляю даже муку,
что по вине твоей изведал.
Кудрями черными, как мускус,
сердца влюбленные ты губишь,
Их счел по волоску твой гребень,
всю бездну их страстей изведал.
Советчик, не толкуй о средствах
для исцеленья от недуга,
В одной любви я все лекарства
от всех моих скорбей изведал.
Стамбул, 1918
«Слабым я щит, — говоришь ты, — и враг угнетенья».
Слаб я, зачем же мои умножаешь мученья?
Кажутся сном мимолетным цветник мне и роза,
Стерли их в памяти долгие дни заточенья.
Я гиацинта забыл разметенные кудри,
Помню я только царившее в сердце смятенье.
Знай, на базар не отнес меня ловкий охотник
Лишь потому, что я слаб, — он не знал сожаленья.
К самым устам подступила душа: недостойный
Дар преподнес бы я другу, но полон смущенья.
Люди не спят до утра — так я громко стенаю!
Как же любимой мое неизвестно томленье?
О Лахути, пусть хоть тысячу казней ты примешь,
Твердыми вечно пребудут твои убежденья.
Стамбул, 1918
Мой грех — любовь. Людской закон таков.
