Он головой покачал.
«Да, — говорит, — ребенок мертвый. Что тебе ишо сказать?»
«Дак вот ты и сделай, что надо сделать. А уж она, как водится, отблагодарит…»
«Не в благодарности дело. Рази об этом речь?»
Вернулись мы в кабинет. Тут как начал он в ей рыть да копать. Прямо как шахтер в забое. Скребет, вычищает, всю утробу выворачивает, по живому режет, ну точь-в-точь как забитую свинью потрошат.
Стонет бедная Милияна, криком кричит от боли.
Я ей на ухо шепчу, утешаю, по руке глажу. Но что проку, брат! Когда тебя заживо кромсают, не все ль равно, что тебе на ухо нашептывают.
А время-то идет, охо-хо! Уж и не знаю, много ли, мало ли прошло. Кинул Ешич кровавый кусок в ведро — ишо бы пять месяцев, и человек был бы.
Я уж в тую сторону и смотреть боюсь. Страх и ужас, брат. Завтра и со мной, может, такое содееться. О судьба, чтоб тебе пусто было, за что сотворила меня женчиной?
Стянул доктор свои рукавицы все в крови, вытер пот со лба. За им и я вытерла, ей-богу.
И мне было тяжко, а каково той бедолаге?
«Ты, — говорит Ешич Милияне, — останься пока здесь, отдохни. А мы с Петрией пойдем кофейку выпьем».
5
Вышли мы оттудова, опять к Олгице идем. Она снова воду на плиту ставит.
Сидим в кухне, кофей пьем. Разговоры разговариваем. Доктор поглядел на часы и говорит, надо бы ему в больницу иттить. На душе-то полегчало, тут и лень на нас напала.
Дверь открыта, и нам видать, как Милияна на столе лежит.
«Пойду-ка, — говорю я, — Милияну проведаю. Погляжу, как она там».
«Погляди», — говорит Ешич.
Пошла я. Подхожу к ей сзаду и ишо на ходу спрашиваю:
«Как ты, Милияна? Чай, получше тебе, а?»
А она ничё не отвечает.
Удивилась я.
«Милияна, — позвала я шибче: вдруг не слыхала. — Полегчало тебе, а?
А она, господи, молчит. Не шелохнется.
У меня аж все внутри захолонуло: может, навредили ей?
Кинулась к ей, кричу:
«Милияна! Чего ты, Милияна? Чего ты молчишь?»
Она лежит на столе, голову как-то чудно закинула вроде цыпленка зарезанного. А лицо белое как бумага. Одно слово, мертвая.
Ох, что ж мы, злодеи, натворили! Ох, что ж теперича делать?
«Доктор, — ору я благим матом, — доктор, померла она, доктор!»
Ешич в кухне схватился за свою лысую голову.
«Ну, — говорит, — натворили мы с тобой делов. О, Петрия, накажи тебя господь, что же ты со мной делаешь!»
Побежал. А он и тогда был с брюшком, ножки короткие, бежит — смех глядеть, то и дело спотыкается.
Добежал до нас, схватил ее за руку, где жилка стучит, прислонил ухо к груди.
А она уж вся обмякла, рука точно не своя, куда хочешь, туда идет. Мертвая, как есть мертвая.
