Он ест и шмыгает. Спрашивает меня через ейную голову:
«Была у Ешича?»
«Была», — говорю.
«И что он сказал?»
«Все то ж», — говорю.
Не могу я при свекрови с мужем разговаривать, и все. А она, как назло, решила сегодня не отходить от нас.
Миса знай себе ест. Наконец отвалился. Потянуло его на кровать, малость всхрапнуть, устал человек. Шмыгнул носом, оперся руками о стол, встал и побрел в комнату.
Что же это он делает, думаю? Теперича до вечера проспит. А там встанет, умоется, выпьет воды с вареньем, кофею и снова к дружкам-приятелям. Как заведено. Просидит в кофейне часов до девяти или десяти. А вернется, наскоро поужинает и спать завалится. И в тот же миг захрапит. Когда же с им разговаривать? Некогда, и все тут.
Убрала я со стола, вымыла тарелки. Свекровь наконец надумала убраться. Вроде теперича ничё не пропустишь.
«Я, — говорит, — выйду ненадолго». — Не знаю куда.
Иди, думаю, чтоб тебе вовек не вернуться. Скатертью дорожка!
«Иди», — говорю.
Токо она ушла, я в комнату.
Миса ишо не спал. Разделся, накрылся одеялом, но не спит.
Так и так, говорю я ему.
«Обошла я, Миса, много докторов, и ни один мне не сказал ничё хорошего. И с доктором Ешичем разговаривала, и он ничё не мог мне сказать. А я, видишь, все хужее да хужее. Верно, конец мне пришел, Миса. Видать, настало мне время отправляться в дальнюю дорогу. — И тут я тихонько заплакала. — Недолго осталось нам друг на дружку глядеть».
А он, должно быть, все и сам уж видит. Лежит под одеялом, в потолок глядит. А опосля вдруг закрыл глаза руками.
«Замолчи, — говорит, — перестань, господом богом тебя заклинаю. Не могу слышать, как ты такое говоришь».
Не может он, вишь, слышать.
«Хошь не хошь, Миса, а иначе не выходит. Как мое время придет, ты мне свечу зажги. Я все, что надобно, купила. Вон там лежит».
Тут, господи, заплакал и он. Рук с глаз-то не принял, но все одно видать — плачет. Всхлипывает аж.
«Света, — говорит он скрозь ладони, это он про брата, — год как помер, а теперича и ты за им собралась. Не могу я так. Не могу, и все. И не говори мне ничё».
Я потихоньку повернулась и пошла.
«Свечу и спички я в шифонер положила, — говорю ему, — на верхнюю полку. Коли понадобятся, возьмешь. А теперича спи».
С пьяным какой разговор! И когда плачешь, тоже разговор не получается. Сердце не дает.
Вот и ушла. А он так и остался лежать — руками глаза закрывши.
Вернулась я в кухню, умылась. Слезьми рази горю пособишь?
Пошла к колодцу. Раза четыре по полведерка вытягивала и то еле-еле.
