Любиша, как уехал тогда из Доброй Доли, ни разу весточки не прислал. Ни открытки, ни письмеца. Хочь я грамоте не знаю, кто-нибудь нашелся бы, прочитал мне, коли бы он написал. Так вот и не знаю, жив ли он или помер.
Очень я его жалею. Хотела бы я повстречаться с этим человеком. Ездила раза три в Добрую Долю, выспрашивала, куда он подался. Но никто мне ничё не сказал. Уехал, а куда — один бог знает. Сейчас-то он уже совсем старик был бы, годов, почитай, за восемьдесят. А может, его давно и в живых нету, тоже помер.
А прошлым годом, в семьдесят втором, услыхала я, что и Добривое, первый муж мой, помер. Ужас меня взял. Ведь он совсем молодой. Он из этой проклятой Вишневицы так никуда и не тронулся, видать, она его и погубила до времени. В Вишневице и помер.
Навестила я его. Купила свечку и пошла на вишневицкое кладбище. Поплакала на его могилке. И на могилке детушек наших.
Детей у меня с Мисой не было. Поженились мы молодыми и хотели деток. Да не сподобились. Не дал бог. Потому и чужих растила.
Сперва племянница у меня жила. Я ее с малолетства растила, тут, в Окно, она и школу кончила. Из нашего с Мисой дома и замуж пошла. И свадьбу здесь играли.
А опосля, когда у ей ребенок народился, я и его взяла — у их тогда квартиры не было. И девоньку ихнюю, а было ей тогда месяцев восемь, я до десяти годов у себя держала. А там заболел Миса, и то ли поэтому, то ли потому, что они квартиру получили, племянница и зять забрали девоньку.
Неладно это было. Не ждала я от их такого, право слово, не ждала. Забрали, когда мне тяжеле всего было. Миса болел инфрактом сердца и сирозом печени. Не заразный он был, я спрашивала. Ребенку никакого вреда не было. Но они потребовали, и пришлось отдать. Ребенок-то ихний. Как не отдать?
Вот так мало-помалу все, кого я любила, или на кладбище лежат, или где-то далеко-далеко. Никого со мной не осталось. Не с кем посидеть, словом перемолвиться, душу излить. Некому будет взять меня за руку, когда смерть придет.
А нынче что? Кошек кормлю. Шесть их у меня и, кажись, ишо будут, две вот-вот окотятся. Вишь, какие брюхатые. Люблю я их, не могу сказать, что не люблю. И все ж таки надоели они мне хуже горькой редьки. Никто из-за их ко мне в дом не идет, уши прожужжали: шерсть кошачья у тебя повсюду. Не нравится это людям.
Думаю, может, разогнать их к чертям. А вдруг разгоню я их, а ко мне опять же никто не придет, тогда что?
Вот и сижу с кошками в этой пустыне и гляжу через забор. С тех пор как шахту закрыли и железную дорогу убрали, в поселке никого и нет. Раньше-то здесь одних кофеен было тринадцать, и во всех музыка играла. Народу полно всюду. Сейчас кофейня одна осталась, и та без музыки. Редко когда автобус протарахтит. Но ко мне из его никто не выходит.
