То и дело останавливает, выспрашивает, когда свадьба, это, стало быть, моя с Любишей. Допытывается, когда я в Вишневицу поеду, мол, у его там дело, дак вместе поедем. Через стойку нашептывает: важное, вишь, ему надо мне сказать, дак чтоб я как-нибудь вышла и он мне с глазу на глаз скажет.
Я-то на это никакого внимания. Чай, не впервой такое слышать. Знаю я, милок, что ты мне сказать хочешь.
И не так чтоб он мне по душе был.
Сам худющий, рот до ушей, ровно у огромной ляги. Его так, прости господи, и прозвали: Миса Ляга.
Только Любиша отвернется, он тут как тут. Шепчет на ухо, щекочет губами.
Терпела я, терпела, а там и скажи ему:
«И чего ты все скалишься, дурной, что ли?»
Сурьезно хочу. Но с им рази можно соблюсти сурьезность? Не выдержала я и тоже засмеялась.
«А я такой от природы! Такой уж смешливый уродился».
«Ну и ухажер! Вот уж намыкается та, которой ты приглянешься».
А ему хочь бы что!
«Ты, Петрия, еще цены мне не знаешь, потому и говоришь такое. Выдь ко мне, вот и узнаешь, чего я стою».
«К тебе-то? Ишо чего!»
И гоню его с глаз долой.
Но скрипач мой все шепчет свое, шепчет кажинный день одно и то же, и я мало-помалу уж и не гляжу, что ртище у его распахнутый. Он по-прежнему скалит зубы и обнимается с пьяными шахтерами, а мне это уж вроде и не помеха. И смешным уж не кажется. И такой ли уж это грех, ежели человек смеяться любит?
Начала я поджидать его. Припоздает, я уж думаю, где он. Одним словом, привыкла я к ему.
Но, само собой, гляжу, чтоб Любиша ничё не приметил. Не дай бог! Я себя считала ему обязанной, и мне самой не по душе было то, что я делала.
Однажды Миса снова начал мне нашептывать через стойку, что надобно ему со мной о чем-то сурьезном потолковать и не выйду ль я вечерком за дом или, может, загляну к ему и он мне о том скажет.
А я сама не своя от злости. На себя злюсь.
«Слушай-ка, Миса», — говорю я ему. А я и вправду о ту пору сама себе уж обрыдла. Все таюсь, а, помилуй бог, чего таюсь, дак и не знаю. Дай-ка, думаю, погляжу, чего это я таюсь. Коли неча мне таиться, дак и не стану, а коли есть, дак хочь, по крайности, знать буду, что это такое.
«Ты со мной брось шутки шутить, — говорю ему. — Горя я хлебнула вдосталь, намыкалась за свою жисть немало, и хочь разводка я, но играть собой не дозволю. Так что ежели ты думаешь о чем сурьезном, можно и поговорить. А ежели у тебя намеренье позабавиться, а там и сгинуть, тогда лучше сразу проваливай. Мне такие не надобны. Спасибочки за честь, но в таком разе нам с тобой не по пути».
