– А где ваш муж?
– С новой женой.
Они обошли по палубе весь паром, затем еще раз. Услышать от нее, что ее муж сейчас с новой женой, было не то же, что слово «разведена», которое возникло у Боаз-Яхина в уме в тот день на дороге.
– Ты изменился, – сказала она. – Стал взрослее.
– Стал мужчиной?
– Стал личностью. Больше мужчиной.
Они выпили коньяку в баре. В коридоре группа студентов с рюкзаками пела, а один играл на гитаре. Милъя, дай мне быть твоим соленым псом, пели они[7].
Когда паром причалил, они съехали на берег в красной машинке.
– Цель вашего визита? – спросил таможенник, заглядывая в паспорт Боаз-Яхина.
– Отдых, – сказал Боаз-Яхин. Таможенник взглянул на его лицо, его черные волосы, потом на блондинку рядом. Поставил печать в паспорте, вернул его.
Шел дождь, барабаня по брезентовому верху. С дороги подскакивали бесчисленные всплески, встречая капли, падавшие сверху. Впереди у них размазывались красные габаритные фонари. Да, нет, да, нет, говорили дворники на лобовом стекле. Женщина вставила в магнитофон кассету. Там, где роща апельсинов утром стелет тень, было пусто двадцать лет назад день в день, запела пленка на языке страны Боаз-Яхина. Где в пустыне веял ветер, мы кинули все силы, дали воду, и теперь здесь растут апельсины. Женский голос, жесткий и полный ярого солнечного света.
Бенджамин, подумал Боаз-Яхин. Прости.
– Это можно купить на кассете? – спросил он.
– Конечно, – ответила она.
Боаз-Яхин покачал головой. Отчего б и не кассеты мыслей? Любые. Вот так изобретение. Щель в голове, и ты просто суешь туда кассету для настроения, какого желаешь. Лев. Да, знаю, подумал Боаз-Яхин. Ты у меня в уме. А я у тебя.
– Апельсины, – произнесла женщина. – Апельсины в пустыне. – Она смотрела прямо перед собой во тьму, в красные задние огни, и ехала дальше сквозь дождь. За час они не сказали ничего.
Свернув с магистрали, она проехала еще две-три мили и остановилась у небольшого деревянно-кирпичного дома с тростниковой крышей. Боаз-Яхин посмотрел на нее.
– Да, – сказала она. – Дома.́ Дома у меня есть. Три в разных странах. – Она взглянула ему в лицо. – Тогда, в машине, ты думал о гостинице, да?
Боаз-Яхин покраснел.
Она зажгла торшеры, сняла в гостиной чехлы с мебели, ушла на кухню сварить кофе. Боаз-Яхин набрал из корзины щепок, взял угля из угольного ящика, затопил камин. В отсветах пламени являлись и пропадали книги на полках, красные, коричневые, оранжевые, все их страницы тихи. На врезках рам от картин виднелись тонкие отблески золота. Боаз-Яхин почувствовал запах кофе, бросил взгляд на диван, отвернулся, взглянул на пламя в камине, сел в кресло, вздохнул.
