Несколько дней Яхин-Боаз, просыпаясь в положенное время, засыпал снова, дуясь, а в воображении его лев тощал день ото дня. Рядом с ним каждое утро в половине пятого просыпалась Гретель и с закрытыми глазами ждала, когда он выйдет, – а Яхин-Боаз снова засыпал и видел сны, которых не мог припомнить.
Яхин-Боаз видел сон. Он смотрел в микроскоп на подсвеченную каплю воды. В воде плавала зеленая сферическая форма многоклеточной животной водоросли. Тысячи крохотных шевелящихся жгутиков на ее поверхности вращали изумрудный шарик водоросли, как маленькую землю.
Яхин-Боаз усилил увеличение, вгляделся глубже в одну из сотен клеток. Ближе, ближе сквозь светящуюся зелень. О да, сказал он. В блистающем поле линзы совокуплялись нагие фигурки его отца и матери, а вокруг них сплошь темнота. Такие большие, а он такой маленький. Плечо, отвертывающееся внутри светящегося зеленого мира в капле воды.
Клетка съежилась, уменьшилась, отступила в зеленый вертящийся мир, что вновь закрылся, а жгутики толкали его искристыми оборотами.
В отличие от бесконечно длящейся бесполой амебы, произнес лектор, данный организм различил в себе мужские и женские клетки. Происходит половое размножение, а вслед за ним – другое явление, не известное амебе:
смерть. Как выразился один естествоиспытатель: «Оно должно умереть, ибо завело детей и более не нужно». Потому-то это колесо умирает. Изобретение колеса – ничто по сравнению с изобретением смерти, а это колесо изобрело смерть.
Яхин-Боаз вновь усилил увеличение, опять всмотрелся в ту же клетку. Темнота среди сияния. Его мать вскрикнула. Лектор, кивая в своем обсыпанном мелом сером костюме, отгородил его от того, что происходило в темноте. Это колесо, породившее смерть, сказал он.
Яхин-Боаз швырнул себя в темную сияющую трубу микроскопа, увидел зеленое колесо, что светилось перед собой, запрыгнул на него, прижимая его к себе, пытаясь остановить его вращенье.
Колесо не умрет, сказал он, кусая его, чуя на вкус его влажную зелень. Это колесо породило детей, но он не умирает. Умирают львы.
Пожалуй, это род интеллектуального самоубийства, произнес лектор, глядя сверху на Яхин-Боаза, лежащего в бумажном гробу, с бородой, наставленной на лектора, чья борода тоже нацелилась вниз на него.
Теперь вы мертвы, сказал Яхин-Боаз лектору. Но крышка бумажного гроба опустилась на Яхин-Боаза. Нет, произнес он. Вы, не я. Поверните все вспять. Пусть вместо него умрут маленькие зеленые клетки. Вечно мне умирать. Тогда был я, и теперь тоже я. Когда мой черед, когда умрут другие?
