Познакомились они с Яхин-Боазом в университете. Она изучала искусствоведение, он готовился по естественным наукам, блестящий грамотей. Затем необъяснимо он провалил экзамены, бросил университет, чтобы работать в лавке своего отца. Вскоре после отец умер.
А потом и она оставила университет, и они поженились, и, казалось, много долгих лет жили в комнате над лавкой вместе с матерью Яхин-Боаза, страдавшей хроническими хворями, пока та однажды не попала под автобус. Если б не тот автобус, думала жена Яхин-Боаза, она и сейчас была бы здесь, в окружении своих лекарств, поучала бы меня, как нужно заботиться о ее сыне, и рассказывала, какая прекрасная жизнь была у них, когда муж был жив, и до чего прекрасный муж был отец, не упоминая мне о его любовнице, о которой знали все, кроме нее. Знала ли она? Прекрасный муж. Такой же, как и мой отец с его зеленым местом в пустыне. Хорошее место никогда не рядом, мужского сердца никогда здесь нет.
Когда погибла мать Яхин-Боаза, жена его думала, что он выплывет к новой жизни. Никогда не отказывалась она от убеждения, возникшего у нее, когда она в него влюбилась, что он станет знаменитым ученым. Она всегда чувствовала в нем этот позыв искать и находить, талант связывать между собой, казалось бы, разрозненные данные. Она знала, что сумеет выпестовать его дары и помочь ему их развить.
Она не ждала от него быстрого взлета к известности – с его-то незаконченным образованием и отложенным началом жизни, – но и не сомневалась, что он не замедлит найти для себя пристойную ученую специальность – жучков там или древние артефакты, – на которой построит себе репутацию. Она воображала письма от коллег-ученых со всех концов света, доклады ее мужа на различных симпозиумах, статьи в журналах, гостей из-за рубежа, пьющих кофе, слушающих музыку, засиживающихся в их доме допоздна, мягкий свет лампы, свет культуры, успеха и значительности. Яхин-Боаз же отправился работать в лавку и не нашел для себя никакой ученой специальности.
Она пыталась вдохновить его на расширение и развитие дела. Он был доволен и так.
Она пыталась заинтересовать его загородным домом. Его не увлекло.
Ушло. Ничего. Сухой ветер в пустыне. На ум ей пришел узор на ковре из ее детства, и она содрогнулась. Вот она теперь. Другой ковер. Пальмы на площади шелестели в свете уличных фонарей. Шары ламп были все равно что огромные слепые глаза, улица под окном пуста, мимо трусила собака с черной трусившей тенью. Вот она, а его нет, средних лет мужчины, который отворачивался от нее в постели или предавался любви так хило, что она чувствовала себя чем-то меньше женщины, был неспособен ни ублажать, ни наслаждаться. А ведь она тогда видела, как он смотрит на девушек. В лавке, на улице, где бы ни был. Всем, чем не был он с нею, обнажаясь, он бы старался быть с кем-нибудь новым. Новым и юным. Но фальшивым. Лживым для его брошенных талантов. Лживым для лучшего в нем, что нынче будет утрачено навсегда, потеряно навеки. Как странно, что ему нужно было все это так рано бросить, таким молодым, так давно. Как странно, что все эти годы он занимался картами, бумажными призраками нахождения, этой мастурбацией нахожденья, а в нем все нахождение мертво! Теперь ему ничего не остается – лишь умереть, вот правда. Бедный дурень, бедный сумасшедший неудачливый сын и муж. Она вытащила из ящика стола свое обручальное кольцо, бросила его на пол, топтала его, пока не погнулось, затем положила обратно в стол.
