Испод, подумал Боаз-Яхин. Свой испод мы прикрываем исподним. А у меня испода нет. Дорога к цитадели, придорожные камни, холм, равнина львиного цвета, смуглое движенье, царь львов, там, откуда ушел он, – пустота. У меня есть испод, подумал Боаз-Яхин.
– Думаю, своего отца я разочаровал, – произнес он.
– Скорее, он разочаровался в себе, – сказал водитель. – Нужно заниматься любовью с чужими людьми, когда только можешь.
– А при чем здесь мой отец?
– А ни при чем. Свет не сошелся клином на твоем отце.
– Почему с чужими?
– Потому что это единственная личность, какая только есть, – сказал водитель. – Когда узнаешь получше лицо, или голос, или запах – думаешь, что личность эта уже не чужая, но это ложь. Только с чужим лицом и наготой чужого тела все становится чище.
Боаз-Яхин молчал, слушая грохот грузовика и вдыхая запах топлива, апельсинов, древесины апельсиновых ящиков.
– Я все время езжу по этой дороге туда и обратно, – сказал водитель. – На ней всегда чужие лица, новые лица тех, кто вышел в мир, направляются к порту. Я еду в порт, возвращаюсь все время.
Боаз-Яхин молча прижимал к себе рюкзак.
Грузовик затормозил, рев разделился на отдельные перестуки, дребезги и взвизги. Водитель заехал на обочину, остановил грузовик, заглушил двигатель. Положил руку Боаз-Яхину на колено.
– Не надо, – сказал Боаз-Яхин.
– Хотя бы ненадолго, – попросил водитель – На дороге между прошлым и будущим. Дай мне хоть немного своей незнакомости, незнаемости и своей новизны. Дай немного себя. Будь мне отцом, сыном, братом, другом. Будь мне хоть чем-нибудь ненадолго.
– Нет, – сказал Боаз-Яхин. – Не могу. Извините.
Водитель заплакал.
– Прости, что приставал к тебе, – проговорил он. – Теперь оставь меня, пожалуйста. Мне нужно побыть одному. Уйди, пожалуйста. – Он потянулся за Боаз-Яхина и открыл дверцу.
Боаз-Яхин достал с полки за сиденьем гитару и вылез наружу. Дверца захлопнулась.
Боаз-Яхин хотел дать что-нибудь водителю грузовика. Он раскрыл рюкзак, поискал в нем чего-нибудь в подарок.
– Подождите! – крикнул он, стараясь заглушить рев двигателя, когда грузовик завелся вновь.
Но водитель его не услышал. Боаз-Яхин видел его лицо, все еще в слезах, под старой черной шляпой без полей, что не была ни ермолкой, ни феской, когда грузовик выезжал на дорогу, унося с собой запах топлива, апельсинов и древесины апельсиновых ящиков.
Боаз-Яхин закрыл клапан рюкзака, щелкнул пряжкой. Внутри не было ничего такого, что могло бы стать даром для водителя грузовика.
