Кляйнцайт вышел из Подземки, свернул на улицу, двинулся вверх по склону. Серое небо. Зябкий ветер. Кирпичные дома, двери, окна, крыши, трубы, медленно взбираются по склону шаг за шагом.
Он остановился перед домом. Старый красный кирпич и восходящая сырость. Старый тенистый дверной проем, выкрашенный охрой. Старые выкрашенные в зелень трубы, льнущие к фасаду, ветвящиеся, как лозы. Старые зеленые перила оград. Стертые ступени. Окна ничего не видели. Сбрендив в кирпиче своем, старый дом вставал на дыбы, словно слепая лошадь.
Будь домом моего детства, сказал Кляйнцайт.
Обои заплакали, ковры вспотели, воздух заскорузл от запаха старой жарки. Да, сказал дом.
Кляйнцайт облокотился на зеленые шипы ограды, подняв голову, взглянул в серое небо. Я не очень молод, сказал он. Мои родители, верно, уже умерли.
Отправился на кладбище. Наискось растет высокая трава, стертые камни. Мертвое кладбище. Я не так стар, сказал Кляйнцайт, ну да ладно.
Серость прекратилась, солнечный свет поступал сверху так жестко, что трудно было хоть что-то увидеть. В траве кипел ветер. Буквы, вырезанные в камнях, почернели от времени, потускнели тишиной, могли сложиться в любые имена или никакие вообще.
Кляйнцайт встал перед камнем, произнес: Будь моим отцом.
Моррис Кляйнцайт, сказал камень. Родился. Умер.
Будь моей матерью, сказал Кляйнцайт другому камню.
Сэди Кляйнцайт, сказал камень. Родилась. Умерла.
Говорите со мной, сказал Кляйнцайт камням.
Я не знал, сказал отцов камень.
Я знала, сказал материн.
Спасибо, сказал Кляйнцайт.
Он подошел к телефонной будке. Отличное место цветы выращивать, подумал он, вошел внутрь, возложил руки на телефон, не набирая номер.
Брат? – спросил Кляйнцайт.
Никто не может тебе ничего рассказать, произнес голос из предместий.
Кляйнцайт вышел из телефонной будки, вошел в Подземку, сел в поезд. Реклама сказала: ВАМ БЫ ЛУЧШЕ СТАТЬ ПОЧТАЛЬОНОМ.
Он вышел из Подземки, свернул в конный двор, занятый двумя «ягуарами» типа Е, одним «бентли», одним «порше», разнообразными ярко окрашенными «мини», «фиатами», «фольксвагенами». Остановился перед белым домом с синими ставнями. По бокам входной двери – черные каретные фонари.
Больше не твои, сказали синие ставни.
Пока, папуля, сказали два велосипеда.
Кляйнцайт кивнул, отвернулся, миновал газетный киоск, мельком взглянул на заголовки. ПЛАЧЬ-КА, БОГА РАДИ. Он вернулся в больницу.
Вокруг койки толстяка шторки задернули. С ним были Мягти, Складч и дневная медсестра. Две сиделки вкатили предвестник. Кляйнцайт услышал, как толстяк сопит.
