Однажды я спросил Боба, почему он не ищет себе постоянный дом. Люди, насколько я заметил, питают совершенно необъяснимую любовь к собакам – и я очень даже могу понять, почему с щенком им возиться гораздо приятнее, чем, скажем, с гориллой.
«Я всюду как дома, – ответил Боб. – Я дикий зверь, друг мой, неукротимый и неустрашимый».
Я сказал Бобу, что он вполне мог бы участвовать в нашем представлении, как Сникерс, пудель, что ездит верхом на Стелле.
Боб ответил, что Сникерс спит на розовой подушке в кабинете у Мака. Он, сказал Боб, ест ужасно пахнущую собачью еду из жестяных банок.
Тут он скорчил гримасу. Его губы сморщились, открыв маленькие иголки зубов.
«Пудели, – сказал Боб, – сущие паразиты».
Мак дал мне новый карандаш, желтый, и десять листков. «Пора отрабатывать свой хлеб, Пикассо», – пробормотал он.
Интересно, кто такой этот Пикассо? И есть ли у него такие же качели, как у меня? А свои карандаши он ест?
Я знаю, что растерял свое очарование, и на этот раз постараюсь изо всех сил. Я сжимаю карандаш и задумываюсь.
Осматриваю свои владения. Что тут есть желтого?
Банан.
Я рисую банан. Бумага рвется, но только с краешку.
Я выпрямляюсь, и Мак поднимает листок. «Что ни день, то новые каракули, – говорит он. – Один готов, осталось девять».
Оглядывая свои владения, я думаю: «Что тут еще есть желтого?»
Рисую еще один банан. А потом еще восемь.
У меня трое посетителей – женщина, мальчик и девочка.
Я расхаживаю для них по своим владениям. Я болтаюсь на качелях. Я съедаю три банановые шкурки кряду.
Мальчик плюет на мое стекло. Девочка бросает в меня пригоршню гравия.
Иногда я рад, что тут есть стекло.
мои посетители возвращаются
После представления плююще-швыряющие дети возвращаются.
Я демонстрирую свои внушительные клыки. Я плещусь в грязном бассейне. Я рычу и ухаю. Я ем, снова ем и ем еще немного.
Дети бьют себя в свои тощие груди. Они снова бросаются камешками.
Я бормочу: «Скользкие макаки». Я бросаю в них свой катыш.
Хотел бы я, чтобы здесь не было стекла.
Мне жаль, что я обозвал детей скользкими макаками.
Маме за меня было бы очень стыдно.
Джулия, как и плююще-швыряющие дети, тоже ребенок – но это, в конце концов, не ее вина.
Вечерами, пока Джордж, ее отец, убирается в магазине, Джулия сидит у моих владений. Она могла бы усесться где угодно – у карусели, в опустевшем ресторанном дворике, на покрытой опилками арене. Но я не выдумываю – она всегда садится рядом со мной.
