— Говорят, что он без ума от нее, — прибавил третий. — Он загнал уже для нее трех лошадей и измучил всех своих жокеев…
Самолюбие — самое странное чувство, и по его милости нам сто раз в день приходится противоречить самим себе. Лионель был рад узнать, что Лавиния по новым связям своим находилась в таком положении, которое упрочивало их взаимную отдаленность и независимость. Но, несмотря на то, мысль, что Лавиния до такой степени, так решительно могла забыть прошедшее, показалась Лионелю чем-то обидным, и он с трудом мог скрыть свою досаду.
Генрих, хорошо знавший местность, проводил его до конца деревни, к домику, где жила Лавиния, и оставил его там.
Домик этот был несколько удален от других. С одной стороны примыкал он к горе, с другой стороны его был овраг. В трех шагах от него быстрый поток шумно падал в расселину утеса, и домик, оглушенный этим диким шумом, дрожал от рева водопада и, казалось, был готов ринуться вместе с ним в пропасть. Нельзя было найти места живописнее, и в выборе Лавинией жилища Лионель узнал романическое и всегда странное направление ее ума.
Старая арапка отворила двери в небольшую залу в нижнем этаже. Едва только свет отразился на ее черном, лоснящемся лице, как Лионель не мог удержаться от крика удивления: перед ним была Пеппа, старая кормилица Лавинии, та старуха, которую Лионель целые два года видал каждый день, вместе со своей тогда обожаемой Лавинией. Неожиданная встреча с этой старухой возбудила в нём память всего прошедшего и смешала на минуту все его мысли. Он едва не бросился на шею к Пеппе, едва не назвал ее кормилицей, как бывало это в дни его юности и счастья. Он хотел расцеловать ее, как старого друга, но Пеппа отступила на три шага назад и глядела на Лионеля с удивлением. Она не узнала его.
«Ах! — подумал он. — Видно, что я очень переменился!»
— Меня пригласила леди Лавиния, — сказал он смущенным голосом. — Разве она не предупредила тебя?
— Как же, милорд, — отвечала арапка, — миледи теперь на балу и приказала мне принести ей веер в ту минуту, когда вы явитесь… Подождите здесь — я побегу сказать ей…
Старуха стала искать веер. Он лежал на мраморном столике подле Лионеля. Лионель взял его, чтобы передать арапке, и руки его даже после ухода Пеппы сохранили благоухание, которым была напитана эта безделушка.
Этот аромат произвел в нем волшебное действие. Какое-то невольное электрическое сотрясение проникло к его сердцу, и он задрожал — духи эти были те самые, которые Лавиния всегда предпочитала всем другим. Это были какие-то индийские ароматические травы, и спиртом их имела она привычку прыскать свои платья и мебель. Этот аромат пачули был целым миром воспоминаний, целой жизнью любви — он как будто составлял что-то нераздельное с первой женщиной, которую любил Лионель! Глаза Лионеля помрачились, кровь взволновалась в жилах. Ему казалось, что перед ним опускается какое-то облако, и в этом облаке мелькает молодая, шестнадцатилетняя девушка, смуглая, стройная, живая, пламенная, нежная… Словом, Лавиния, предмет его первой страсти. Он видел, как она, подобно резвой газели, бегает по траве, едва касаясь мягкой травы парка и пустив во всю прыть, по болотам и полям, своего черного иноходца. Резвая, пламенная, неуловимая, прихотливая, будто Диана Вернон
