Однако покинуть замок раньше, чем простится с прахом супруга, Мария Федоровна отказалась категорически.
«Когда… она отправилась к своим невесткам, супругам великих князей Александра и Константина, я велел запереть двери, ведшие в апартаменты великих княгинь, – пишет в своих мемуарах генерал Беннигсен. – До сих пор императрица не была осведомлена, в чью пользу произведена эта революция… Когда она узнала, что командование поручено мне, она приказала мне явиться к ней. Я уже осведомился о приказаниях императора, который велел мне передать, чтобы я отправился к ней и посоветовал, попросил ее от его имени покинуть Михайловский замок и ехать в Зимний дворец, где ей будет сообщено все, что она пожелает узнать. Вследствие этого я отправился в апартаменты великих княгинь, где находилась императрица. Увидав меня, ее величество спросила, мне ли поручено командовать здешними войсками. На мой утвердительный ответ она осведомилась с большой кротостью и спокойствием душевным: „Значит, арестована?“
– Значит, я арестована? – повторила вопрос императрица.
– Совсем нет, – отвечал Беннигсен, – возможно ли это? – Но меня не выпускают, все двери на запоре…
– Ваше величество, это объясняется лишь необходимостью принять некоторые меры предосторожности для безопасности императорской фамилии, здесь находящейся. Могут случиться беспорядки вокруг замка.
– Следовательно, мне угрожает опасность?
– Все спокойно, ваше величество, и мы все находимся здесь, чтобы охранять особу вашего величества.
Императрица молчала, обдумывая услышанное, и Беннигсен решил исполнить поручение императора.
– Император Александр, – сказал он, – поручил мне…
– Император Александр? – прервала его Мария Федоровна. – Но кто провозгласил его императором?
– Голос народа! – по-генеральски мудро отвечал Беннигсен.
– Ах! Я не признаю его, – сказала императрица и, понизив голос, добавила: – Прежде пусть он мне даст отчет о своем поведении.
Потом взяла Беннигсена за руку и подвела к дверям.
– Велите отворить двери, – проговорила твердым голосом. – Я желаю видеть тело моего супруга!»
Тщетно Беннигсен говорил, что после подобного события следует всячески избегать всякого шума, и поэтому императрица обязана успокоиться.
«Я сказал ей, что до сих пор все спокойно, как в замке, так и во всем городе; что надеются на сохранение этого порядка, и что я убежден, что ее величество сама желает тому способствовать. Я боялся, что если императрица выйдет, то ее крики могут подействовать на дух солдат, как я уже говорил, весьма привязанных к покойному императору. На все эти представления она погрозила мне пальцем, со следующими словами, произнесенными довольно тихо: „О, я вас заставлю раскаяться“. Смысл этих слов не ускользнул от меня. Минута молчания и, быть может, размышления вызвали несколько слез. Я надеялся воспользоваться этой минутой растроганности. Я заговорил опять, стал побуждать ее к умеренности и уговаривать покинуть Михайловский дворец и ехать в Зимний. Здесь молодая императрица поддержала мой совет с той кротостью и мягкостью, которые были так свойственны этой великой княгине, любимой всеми, кто имел счастье знать ее, и обожаемой всей нацией. Императрица-мать не одобрила этого шага и, обернувшись к невестке, отвечала ей довольно строгим тоном: „Что вы мне говорите? Не мне повиноваться! Идите, повинуйтесь сами, если хотите!..“»
