Монголия / Вблизи Каракорума / У реки Орхон / 2019 год
Река клокотала за моей спиной и за моим стулом, река Орхон, в которой купались некогда юные принцы-чингизиды. Звёзды слабо мерцали на чёрном ещё небе. Сбоку от меня скрипел старый корабль. Я уже не помню были ли оба оператора: Мел и Влад или один из них, а второй был рыжий Пегов.
— Какая злостная река этот Орхон (я).
— А вы думали… (Пегов)
— Начнём? (я)
— Давайте (Хаски).
Мне стыдно перед небесами. И чего это она так клокочет.
— И откуда здесь корабль? Монголы ведь на мореходы. (я)
— Немых созвездий тайны боевые. (я)
Как в старой пьесе Шекспира. Плюс корабль и река клокочет.
— Может быть, на нём подвозили муку и другие продукты (Пегов).
— Мясо, что ли?.. (я)
Два стула они взяли из столовой.
— И что, столовая открыта в столь ранний час? (я)
— Мы же с вечера договорились… (Пегов) У них там жарко, из теста что-то пекут с мясом. Кумысу купили? Кумыс будет. Придёт только человек. Продающий кумыс. (Пегов)
— Начали? (Хаски)
— Начали. (я)
— Эдуард Вениаминович, не кажется ли вам это место священным? (Хаски)
Монголия — III / Интервью в пустыне
Светлеет. Мы мчимся в автомобиле по дороге на Улаан-Баатар. Лошадей в прудах ещё нет. На барханах никого нет, ушли вчера и ещё не пришли лошади и верблюды.
Взбираемся на бархан и идём как заносимая ветром экспедиция. Садимся на холодный песок.
Хаски из-под капюшона:
— Эдуард Вениаминович, как вы себя чувствуете в 77 лет?
— Вы знаете, Дима, когда мне было 37, в Лондоне меня привели к 93-летней Саломее Андрониковой. Я задал ей тот же вопрос, что и вы сейчас мне. Она сказала: «Внутри я та же, что была в тридцать. Но я уже не могу делать тех гадких штучек, которые я выделывала. На мне как бы надет тяжёлый скафандр.» Вот и я себя так же чувствую.
Снимающий нас Сашко Мел и рыжий Пегов улыбаются. Чему тут улыбаться? Может, солнцу, которое тщится выпростаться из облаков.
Оглядываюсь. Над нами сзади навис чудовищной величины бархан — песочный наплыв. Под сенью такого бархана вряд ли кто давал интервью в наше время.
Странно, но здесь, в его капюшоне — нос торчит наружу, — Хаски выглядит гостем из будущего: все будут ходить в таком виде после ядерного лета или ядерной зимы. Всё огрубляется и опрощается. Раньше были лирические песни, сейчас вот рэперы — как зубная боль человечества.
* * *
И солнце ушло.
Второе know-how Хаски: интервью на бархане и под сенью другого, большого бархана состоялось. Рано утром барханы были философски устрашающи. Хаски был в зловещем капюшоне, как молодая смерть, операторы были по-утреннему сумасшедшие, всё состоялось.
