Но изъ двоихъ уцѣлѣвшихъ одинъ былъ безполезнымъ уродомъ, непригоднымъ къ охраненію стадъ, дающихъ человѣку жизнь. Только Каулькай удался на славу, какъ молодой олень съ желѣзными рогами, не признавшій власти человѣка и забодавшій волка на вершинѣ горнаго хребта[72]. Отцомъ Каулькая называли Тынэймита, который славился когда то на Чаунскихъ стойбищахъ, какъ лучшій борецъ и бѣгунъ, и обгонялъ всѣхъ, состязавшихся въ пѣшемъ бѣгу. А отцомъ Эуннэкая былъ маленькій одноглазый Ауранъ, весь вѣкъ проходившій работникомъ въ чужомъ стадѣ и не выростившій даже пары пряговыхъ оленей, чтобы отвезти его нарту на погребальный костеръ.
Но и Каулькай съ ранняго дѣтства попалъ въ пастухи чужого стада и уже 12 лѣтъ пасъ оленей Эйгелина, помогая то тому, то другому изъ его восьми сыновей, чаще всего тяжеловѣсному Кутувіи, сердце котораго не отличалось особой оленолюбивостью и который нуждался въ услугахъ быстроногаго работника больше, чѣмъ его братья. Эуннэкай въ счетъ не шелъ. Онъ бродилъ круглый годъ вмѣстѣ со стадомъ и его взяли пастухомъ, только для того, чтобы не мозолить глаза старому Эйгелину, который не потерпѣлъ бы празднаго пребыванія его на своемъ стойбищѣ, даже если бы его ноги были исковерканы въ десять разъ хуже. Ибо никто не имѣлъ права нарушить завѣтъ Тенантумгина, повелѣвшаго потомкамъ Лѣниваго Малютки[73] дни и ночи проводить въ заботахъ о стадѣ.
Эуннэкай скоро справился со своимъ хрящемъ. Ничтожное количество шкуры, содранной съ роговъ, было слишкомъ незначительной величиной для его голоднаго желудка. Каулькай и Кутувія, которые еще утромъ съѣли три маленькихъ харіуса, извлеченныхъ крюкомъ изъ быстробѣгущихъ струй Мурулана, тоже не чувствовали сытости.
— Попокальгина не видѣлъ? — спросилъ Кутувія помолчавъ.
— Нѣтъ! — грустно отвѣтилъ Кривоногій; — онъ очень любилъ попокальгинъ[74].
— Хоть бы мышиное гнѣздо найти! — сказалъ Кутувія.
— Ламуты говорятъ: грѣхъ! — нерѣшительно сказалъ Кривоногій. — Мышь запасъ соберетъ, а люди украдутъ!..
— Ты развѣ ламутъ?.. Ты чавчу (чукча), — жестко возразилъ Кутувія. — Тенантумгинъ велѣлъ намъ брать нашу ѣду тамъ, гдѣ мы ее находимъ!.. А ламуты сами ѣдятъ всякую нечисть!
— Мышь потомъ съ горя удавливается на тальничномъ развилкѣ! — сказалъ Кривоногій. — Я самъ видѣлъ, — прибавилъ онъ, замѣтивъ насмѣшливую улыбку на лицѣ Кутувіи.
— Пускай! — сказалъ Кутувія. Мнѣ какое дѣло! Лишь бы кореньевъ было больше!
— А мышиной отравы не боишься? — спросилъ Каулькай, сощуривъ глаза.
