и перевязывать темляки
[51], расхлябавшіеся отъ многочисленныхъ спусковъ и подъемовъ предыдущей дороги. Приведя въ порядокъ нарту, онъ навойдалъ полозья и вытащилъ ее на дворъ, чтобы зарыть въ сугробѣ. Ему было такъ противно снова заговорить съ Кителькутомъ о своихъ торговыхъ дѣлахъ, что онъ инстинктивно откладывалъ это объясненіе какъ можно дальше. Поэтому онъ принесъ съ подгорья длинный и прямой обрубокъ сосны и сталъ вырубать изъ него полозья. Уквунъ нашелъ это дерево среди сплавного приморскаго лѣса, который изъ году въ годъ накапливался на крайней стрѣлкѣ мыса, и припасъ его въ подарокъ Яяку, такъ какъ на Чаунѣ не было подходящаго лѣса на полозья. Зато Яякъ привезъ своему двоюродному брату пыжиковъ на кукашку и черныхъ камусовъ
[52] на двѣ пары обуви.
Расколовъ дерево пополамъ, Яякъ сталъ обтесывать станъ полозьевъ, желая уменьшить ихъ вѣсъ для перевозки на Чаунъ. Онъ такъ тянулъ эту работу, что, когда отложилъ въ сторону гатку[53], солнце склонялось къ вечеру. Медлить дольше было невозможно, такъ или иначе слѣдовало покончить съ торгомъ. Закатъ уже наступалъ, а рано утромъ онъ думалъ уѣзжать. Онъ еще разъ сходилъ къ собакамъ, какъ будто для того, чтобы набраться бодрости отъ лицезрѣнія своего любимаго Бѣлонога, и потомъ немедленно прошелъ къ переднему шатру.
Кителькутъ сидѣлъ передъ входомъ и тоже тесалъ что-то гаткой.
— Ну, гдѣ у тебя? — сказалъ Яякъ, насупившись и не глядя на старика. — Сколько чего хочешь дать, такъ давай!
— Ты самъ знаешь, сколько, — тотчасъ же отвѣтилъ Кителькутъ. — Возьмешь, такъ дамъ.
Они уже нѣсколько разъ пробовали договариваться о торгѣ. Яякъ привезъ на промѣнъ около двухсотъ телячьихъ шкурокъ и, кромѣ того, пятьдесятъ большихъ шкуръ. Прежде всего ему нужно было желѣзо: два небольшихъ котла, два топора и два большихъ ножа. Старикъ предлагалъ ему за его шкуры, кромѣ желѣзныхъ издѣлій, еще десять кирпичей чаю и двадцать папушъ табаку. Собственно говоря, такія условія не были особенно обидны. Весь вопросъ былъ въ табакѣ. Вмѣсто большихъ папушъ, такъ называемыхъ «сумныхъ неломанныхъ», т. е. сохранившихъ неприкосновенность первоначальной связки, у старика были весьма сомнительныя мелкія папушки, изъ которыхъ чья-то коварная рука болѣе или менѣе искусно убавила около трети первоначальнаго количества. На нихъ-то и намекалъ Яякъ, когда минувшимъ вечеромъ упрекалъ Кителькута въ томъ, что онъ изъ одной папуши норовитъ сдѣлать двѣ.
— Давай! — сказалъ Яякъ неохотно.
