В этот вечер Довид и его мать сидели в гостиной одни. Когда Биньомин и Пнина ушли, она начала плакать. Д-р Куперман тут же покинул комнату, бормоча что-то про работу и несколько записей на следующее утро. Довид сидел, наблюдая, как его мать плачет, сожалея, что он не может позволить себе уйти, как это сделал его отец. Он передавал ей салфетки, а она держала его руку, благодаря его и не переставая извиняться. Если бы она только перестала извиняться. Через несколько минут ее слезы прекратились, и она сделала несколько глотков воды. Она улыбнулась одними губами.
— Они выглядят счастливыми, Биньомин и Пнина.
Довид кивнул.
— Я сразу не могла этого представить; они долго не могли определиться друг насчет друга, но сейчас кажутся довольными.
Довид снова кивнул.
— Они женаты всего год, и у них уже скоро будет ребенок.
Это всего лишь простые утверждения, подумал Довид, всего лишь приятные слова, чтобы заполнить тишину.
— Довид, ты не?.. — Его мать запнулась.
Не здесь, не здесь. Пусть она не произносит эти слова, не сейчас. Пусть будет тишина.
Она подалась вперед и спросила у него:
— Довид, ты счастлив?
— Что?
— С Эсти. Ты счастлив с Эсти?
— Да, — сказал он. — Извини, я очень устал. Хочу пойти спать.
* * *
Довид знал, что некоторые люди в общине считали его глупым. Хоть он и прошел обучение в йешиве и стал раввином, он не был духовным наследником, который облегчил бы для них этот тяжелый период. Даже когда он учился в йешиве, он не был блестящим знатоком Торы. Знания, полученные им, быстро забывались, если их постоянно не повторять и не обновлять. Рав часто напоминал ему об истории Рабби Акивы, известного своей медленностью мудреца, чьи знания Торы, тем не менее, были выдающимися. Общине не нравилась эта перспектива. Его ум не был проворен, и сам он был несколько медлителен, из-за чего складывалось впечатление, что он не полностью следил за беседой и не понимал, что его спрашивают.
Была и другая причина, почему некоторые люди считали его глупцом. Довид с неудовольствием осознавал, что прихожане замечали, как он ведет себя с Эсти, а она себя с ним. Они осознавали ее сверхъестественное спокойствие, силу ее молчаливости. Эсти не была любимицей среди женщин общины; она не принимала участия в их разговорах и делах. Он знал, что один или двое членов синагоги подходили и спрашивали Рава, тихо, но настойчиво, не следует ли Эсти уйти. Они сомневались, что Эсти — подходящая жена для кого-то, кто так близок к статусу наследника Рава.
