Я ответила:
— Э-э. Я не уборщица.
Озадаченная, она сделала паузу. Я сказала:
— Я дочь Рава. Ронит.
Она уставилась на меня.
— Ронит? Ронит Крушка?
Я кивнула.
— Это я! Хинда Рохел!
Я кивнула. Ну конечно. Я помню Хинду Рохел со школы.
— Хинда Рохел Стайнмец?
Она просияла и помахала мне левой рукой.
— Теперь Хинда Рохел Бердичер. Знаешь, — сказала она заговорщически, — я тебя не узнала в этих штанах и с такой короткой стрижкой!
В ее голосе было то ли обвинение, то ли просто вопрос.
— Да, — сказала я. — Сейчас я другая.
Она подождала. Она ожидала чего-то большего, чем это, я знала. Но она этого не получит. Мгновение спустя она снова засияла.
— В любом случае, очень рада тебя видеть.
Она меня обняла. Это были строгие объятия, но теплые. Она отстранилась и наклонила голову в одну сторону.
— Я очень сожалею о твоей потере. Желаю тебе долгой жизни.
Я никогда не знаю, что на это отвечать. Я помню, давно, когда моя мама умерла. Тогда я тоже не знала, что на это отвечать.
— Я тут прибиралась. — Я закатила глаза. — В этом доме столько мусора, не описать. Уборка в одном только кабинете займет два или три дня. Но, — я опустила руки на бедра, — думаю, если поработаю сегодня до вечера, я здорово продвинусь.
Хинда Рохел скривила рот в судороге.
— Не до вечера, — сказала она. — Шаббат. Сегодня Шаббат. Разве что… Ты больше не…
Я могла бы сказать: да, я больше не. Я могла бы сказать: шаббат, что за ерунда, как это странно — позволять Богу задирать тебя, ограничивая твое поведение в один день недели до кратчайшего списка возможностей.
Я провела рукой по лбу. Я ухмыльнулась, как будто немного смутилась.
— Пятница, конечно же. Совсем забыла, какой сегодня день, с этими часовыми поясами. Сегодня Шаббат, конечно же.
Хинда Рохел улыбнулась, но у меня внутри появилось странное, пустое ощущение, неожиданное растворение всего удовольствия, которое мне принесла уборка в папином кабинете. Мне захотелось взять обратно те слова, что я сказала Хинде Рохел. Но я ничего не сказала.
Благословен ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, мудрый в тайнах.
Благословение, которое произносят при виде большой группы евреев
Некоторые считают секреты преступными. Если правда невинна, твердят они, почему бы ее не раскрыть? Само существование тайны говорит о злом умысле и правонарушении. Все должно быть открытым, незащищенным.
Но почему в таком случае Бог — не только Бог правды, но еще и Бог тайн? Почему написано, что Он прячет Свое лицо? Этот мир — маска, маска скрывает лицо, и лицо тайно, потому что только в судный день Всевышний откроет нам Свое лицо. Нас учат, что, если Бог приподнимет только маленький уголок своей вуали и покажет нам малейший проблеск Его правды, мы ослепнем от яркости, цвета и боли.
