Вот в чем проблема, когда ты вырос в еврейском ортодоксальном доме, с этими древними историями, в которых свитки Торы ведут друг с другом дебаты, у букв алфавита есть личность, а солнце спорит с луной. Ты наконец начинаешь верить во все это одушевление. Часть меня верит, что книги могут говорить. Не удивляется, когда они это делают. И, естественно, книги в доме моего отца очень придирчивы. Я слышала, как они в той комнате шептали друг другу: никаких внуков, говорили они, и даже без мужа. Только занятия египетских женщин. Никакой Торы в ее жизни, никакой добродетели. Я чувствовала себя нелепо.
Поэтому я пошла по единственному доступному мне маршруту. На кухне стояло радио. Мой папа слушал по нему новости, аккуратно включая его ровно в шесть вечера, а в шесть-тридцать выключал, доставал вилку из розетки и прятал обратно в ящик. Только когда я была в Нью-Йорке, я узнала, что многие радиостанции транслируют двадцать четыре часа в сутки и даже включают в свои программы музыку. Я знала точно, в каком ящике искать это радио. Я включила его и начала поворачивать колесико, пока не дошла до какой-то популярной музыки. Я слушала Бритни, Мадонну, Кристину, Кайли; какую-то женщину, которая громко пела неприличные слова. Я включила его на максимальную громкость, рассчитывая, из-за нескольких тысяч книг соседи ничего не услышат.
Я вернулась в кабинет. Книги молчали. Я начала работу.
* * *
В семь-тридцать утра я уже разобрала весь центральный стол и услышала каждую из двадцати лучших песен Великобритании раза три. Среди этих развалин не было подсвечников, но по крайней мере в комнате начал воцаряться порядок. Если честно, в процессе работы поиск подсвечников стал менее важным. Я получала удовольствие, наслаждалась чувством господства над своим прошлым, которое получала от этого упорядочивания. Каждый поставленный на место или выброшенный предмет — это еще один дюйм, отвоеванный у моего отца. В дверь позвонили.
В дверях стояла религиозная женщина в большом светлом шейтеле с красно-оранжевой помадой и небольшим количеством туши на ресницах. На ней было стильное сочетание черно-фиолетовой блузки и длинной черной юбки. Глядя на нее, я подумала: вот какой наряд мне надо было надеть.
Она говорила быстро, как и все они, и вот что я едва разобрала: она говорила что-то насчет уборки и Хартога. Я сказала:
— Прошу прощения?
Она начала говорить медленнее.
— Хорошо, что Вы начали так рано. Д-р Хартог сказал Вам, что нужно убрать, а что мы сделаем сами?
