Пивные банки он не выбрасывал, хранил в них потом гайки, болты в мастерской, но сейчас установил пустую банку на асфальте. Прыгнул сверху со всей дури, смял ее с грохотом — отлично он все придумал.
В холодильнике мышь повесилась: скучный рядок кетчупов и полпачки маргарина. Егор хлопнул дверцей. На трех конфорках таз с кипящим синим хламьем, опять что-то красит — поели.
— Настя, опять дома жрать нечего. Ты чё, никогда готовить не будешь?
Настя в наушниках крутанулась к нему в кресле. Улыбаясь, показывала на свои черные пухлые уши — ничего не слышу мол. Егор подлетел к ней, схватил за оголовник и содрал его в два счета. Наконец-то она разозлилась:
— Козел, мне же больно!
Он спустился в магазин за курицей и водкой. Бутылку пока спрятал: Настя не врала, что водку на дух не переносит, — мать у нее была горькой забулдыжкой и гулёной. Решил выпить в ванной — не застукает, все равно спать порознь, уже ясно.
На кухне придвинул табурет к микроволновке, чтобы следить, как крутится курица в светящемся окошке. Замирал, как будто там фильм показывали.
— Тебе надо стиральную машинку. Автомат, — мимо прошла. — Там тоже крутится. Доооолго, разноцветно.
Вот теперь можно: стукнул бутылкой об стол, налил себе спокойненько, получи, фашист, гранату.
Настя расположилась напротив с очищенной луковицей в руках. Принялась есть, медленно откусывая от матово-белой головки. Смотрела ему прямо в глаза — пятна по лицу. Два раза передернуло ее от едкой заразы, но улыбалась, в конце только слезы пролились. Егор захмелел, нахохлился. Наливая, смотрел с вызовом, но понимал, конечно же, что это его слезы текут по ее лицу.
Зачем тебе столько силы? Ты же женщина, зачем? Пеки пироги с черемухой, жди меня у окна. Хочешь детей в желтых пижамках? Зачем у тебя нет сердца?
* * *
Елка была на голову выше Егора. Хорошо хоть Серый обмотал ее каким-то тряпьем и веревками сверху. И все равно непонятно — куда до утра эту махину?
До Нового года Егор не дотянул. Неделю назад в разгар ссоры замер на самом краешке обрыва, уже летели вниз камни, чудом увернулся от “уходи”. Времени больше нет, так он решил — его могла спасти только мечта, ее мечта. Еще и лучше, что не в сам праздник, уговаривал он себя: вообще неожиданно — елка посреди обычной жизни, сырники, она обалдеет.
Ему казалось, что он все предусмотрел. Радовался, что завтра суббота и Насте не надо на работу в свой бизнес-центр, который она так ненавидела: с филфаком на ресепшен, в пыли, улыбаться у входа. Черничное варенье нашлось дома.
